Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

Мы продолжали наш путь навстречу встающим из-за зеленеющего арчовника и желто-розовых скал белым ледовым зубьям Гиссарского хребта. Выйдя из кишлака-сада, мы через три-четыре часа набрели на еще один такой же, тоже заброшенный. И опять тормознулись, курнули. Само собой, по такому делу — разговор философский. Мы вели с Плохим метафизический спор об истине и ее познании, причем я как традиционалист выступал с позиций ортодоксальной мимансы, тогда как Плохой отстаивал либертарный неошуньявадический интегрализм. Мы уже были готовы принять единую систему обозначения тонких психических функций человека на базе терминологии «Йогасутры» Патанджали как технически адекватной в обоих случаях, как вдруг перед нами возник человек в сандалиях и с папкой под мышкой.

Человек начал что-то спрашивать, и чем больше он спрашивал, тем меньше мы понимали, о чем он говорит и чего, собственно, хочет. Я вдруг почувствовал себя чудовищно обкуренным: меня изолировало от действительности поле собственной шизы. Я с энтузиазмом улыбался что-то гнавшему человеку с папкой, совершенно не понимая, в чем состоит предмет разговора. В конце концов до меня дошло, что он местный учитель, спускающийся с какого-то горного пастбища, где он посещал друзей, назад в кишлак. Прогнав свою телегу, содержания которой я так до конца и не догнал, сельский учитель бодро засеменил по тропке вниз. Вместе с ним исчезло и поле шизы. Мы с Плохим переглянулись и разразились гомерическим хохотом.

Комизм ситуации заключался в том, что парализовавшее нас при общении с учителем поле излучалось самим педагогом как некая норма его души. Мы с Плохим, рассуждая на темы высокой апофатической диалектики Востока, находились в полной гармонии с окружающим био- и астрокосмосом, который как бы поглощал исходившее от нас поле интуиции, не ставя никаких препятствий и засасывая все дальше в свои гностические дали. Появление учителя привело к тому, что наши интуиции наткнулись на фон его психического присутствия, заблокировавшего в силу своей примитивности каналы транскосмической связи. Учитель ушел, забрав с собой и свое «человеческое», разгрузив нас от поля собственной глупости. Тут-то нас на стеб и прошибло!

Тем временем тропа, по которой мы двигались в сторону Гиссарского хребта, стала уходить от русла Ширкента куда-то вверх, все круче и круче. Наконец она вообще перестала проявляться, и вдруг мы совершенно некстати осознали, что ползем, как мухи, по вертикальной плоскости скалы. Было жарко, хотелось пить, но вода осталась внизу, под нами, метрах в трехстах.

— Вот это первый овринг! — радостно отреагировал Плохой на мой вопрос: «Куда же дальше?»

Овринги — это некие приспособления, позволяющие преодолевать участки пути с обрушенной тропой. Например, оврингами могут считаться выступы скалы, ветви деревьев, а также рукотворные элементы переправ. Выбирая маршрут, Плохой очень хотел пойти по Ширкенту именно из-за оврингов, ссылку на которые нашел на карте. Я тогда, откровенно говоря, не понял, что это за овринги, отождествив их чисто на слух с оврагами. Ну мало ли, изрытость горного ландшафта…

Однако тупик, в который мы попали, по большому счету не имел к оврингам никакого отношения. Просто мы сбились с тропы, идя какое-то время по козьему следу. Козьи тропы в горах часто ведут в никуда, так как животное может при необходимости скакнуть дальше и без тропы. Но совсем другое дело, когда в такой ситуации оказывается человек. Это был мой первый козий тупик. Тем не менее мы удачно вскарабкались наверх, на более пологий склон. Вот только чудовищно хотелось пить, а воды не было. В конце концов мы вышли на нормальную чабанскую тропу, а еще чуть дальше обнаружили микроскопический родничок, из которого вода вытекала прямо в грязную лужицу у обочины. Мы упали на четвереньки и лакали воду прямо из лужи, словно обращенные в свиней пленники Цирцеи.

Заночевать решили тут же, у родничка, чтобы на следующий день двинуться дальше. Чуть позже, к заходу солнца, к нам поднялся снизу бабай с ишаком — очередной пастух, отправлявшийся на горный выгон к своей отаре и попутно доставлявший в двух громадных хурджинах (двойной мешок, перекидываемый через спину ишака) своим коллегам-чабанам пополнение продовольственных запасов. Наутро бабай запихал в хурджины и наши рюкзаки, пояснив, что «ишаку не тяжело, он даже газовые баллоны носит». Двигаясь налегке и с небольшими перекурами (я курил насвай), мы часам к четырем вечера дошли до кишлака Пашми-Кухна. Бабай двинулся дальше, а мы остались.

Пашми-Кухна — это вроде таджикского Мачу-Пикчу, разве что немного поскромнее. Кишлак расположен на высоком каменном берегу реки, выложенном гигантскими валунами. Жителей в нем в то время не было: все спустились на хлопковые поля в долины. Полуразрушенные глиняные дома утопали в зелени садов, разбитых на горных террасах вместе с плантациями сельскохозяйственных культур. Кишлак окружали со всех сторон горные пики и скалы, среди которых выделялся белый ледник горы с очень знаковым для местных краев названием Татхагата [152] Тот, кто так пришел / ушел ( санскр. ) – одно из имен Будды. (дань эллинистическому буддизму?). А на противоположном берегу реки, над Пашми-Кухной, вставала гигантская красная стена с тремя циклопическими профилями титанов работы самого Праджапати — древнего ведийского бога-кузнеца, который и выковал наш мир.

Пашми-Кухна — предел садового пояса и начало высокогорья. Ночная температура, упавшая, по моим ощущениям, до нуля, была тому практическим подтверждением. В своем байковом одеяле я не мог ни согреться, ни тем более заснуть. Холод стоял собачий, заморачиваться с костром было дико лень. Да и вряд ли это помогло бы, так как топлива вокруг — тоже не ахти, и почти абсолютная темень в придачу. Едва начало светать, мы решили двигаться дальше.

Через несколько часов пути, поднимаясь все выше и выше, мы попали в пояс высокогорной каменистой пустыни. Низко над землей пронесся холодный ветер, и послышался странный звенящий свист, напоминавший горловое пение или игру на варгане. Снова порыв ветра — и снова свист. Потом опять… Было ощущение, что вокруг летают бесплотные духи, подавая шаманские сигналы. Решив проверить, не глючится ли мне, я спросил об этом Плохого. Он тоже слышал звуки, не понимая, откуда они.

В этот момент сам собой заиграл дутор у меня в рюкзаке. Я в панике обернулся и взглянул на торчащий из рюкзака гриф инструмента. Перед самым началом путешествия я привязал к колкам лоскуток с мантрой «Ом мани падмэ хум» и другой, тайной мантрой этого же бодхисаттвы в ипостаси тантрического божества. Наконец до меня дошло, что именно этот лоскуток, трепеща на ветру, бьет по струнам дутора, создавая эффект игры. Это была как бы музыка ветра, но на самом деле — стихийный перформанс магического идама. А потом снова засвистел варган. Им, как выяснилось, оказались струны дутора, дребезжавшие от гуляющих между ними интенсивных потоков горного воздуха.