Елена Прудникова - Секта. Свидетели убийства гражданина Романова

Все это, по мнению господина Яковлева, делать было нельзя — плевать, что погибнут лишние миллионы советских людей, что войну проиграем, зато будут соблюдены «высокие принципы ленинской политики». Которых в реальности и не было вовсе, а лишь в сказочках Яковлева и его предтечи — Хрущева.

Если вымести и выкинуть пропагандистскую шелуху, за что Яковлев упрекает Сталина? За то, что он повел себя так, как ведут себя правительства всех стран: больших, маленьких, сильных, слабых. Вы думаете, британцы или американцы признаются, что цель их внешней политики — мировая экспансия или борьба за рынки? Да никогда в жизни! Они несут отсталым народам свет цивилизации и демократии. Иногда бомбежками — но для их же блага! Всем можно, а Советскому Союзу — нельзя. Почему?

Яковлев пишет, что комиссия вела свою работу «ради утверждения нового политического мышления, для восстановления чести социализма, попранной сталинизмом». А в чем заключается честь социализма? Из всего, усвоенного из школьного и прочих курсов истории КПСС, из книг и кино следовал однозначный вывод: в том, чтобы беречь и защищать социалистическое отечество. А по Яковлеву получается — не иметь «имперских амбиций», а если государство при этом погибнет, то оно погибнет честно.

Как такой бред мог всерьез повлиять на умы?

Александр Дюков считает, что это из-за «непомерно задранной советской идеологией морально-нравственной планки…» И снова: больное-то есть, но не в этом. Александр Решидеович учился в школе уже во времена «перестройки», когда школьная программа вовсю корректировалась в угоду новым идеям. Но старшее поколение помнит: советская идеология все делала правильно, выдавая точно такие же индульгенции власти и находя объяснения над «планкой». Начало самобичеванию положил Хрущев речью на ХХ съезде. После его отставки бич был свернут и засунут под ковер до самой «перестройки», но шрам от удара остался. Брежнев так и не рискнул дать этой речи заслуженную оценку, чем способствовал краху советской идеологии, но больной она от этого не стала, просто выхолостилась, потеряла смысл.

Болезнь коренилась во второй, параллельной идеологии, существовавшей в стране. Распространялась она, правда, только в интеллигентской среде, однако интеллигенция и была активным творцом «перестройки», она же писала в СМИ, народ же изреченному просто верил. Имя этой болезни — идеализм. Не в марксистском понимании, а в культурном и психологическом, когда человек выдумывает себе некий идеал, а потом бичует реальность за то, что она этому идеалу не соответствует. Хворью этой наградили нас великая русская литература и великая русская философия второй половины XIX века.

Одной из основных политических идей российских мыслителей тогда являлся панславизм, который предусматривал объединение славянских народов под эгидой русского царя. Большинство панславистов обосновывали подобную идеологию обычными великодержавными устремлениями, но нашелся один горячий проповедник войны за освобождение болгар, сербов и черногорцев от турецкого ига, который считал иначе.

Что интересно: по поводу современного ему положения дел человек этот не только не имел иллюзий, но скорее даже перегибал палку в сторону «чернухи». Потому что писал он о союзе славянских народов так, что мрачнее и придумать трудно.

«По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, — не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!..

Начнут они, по освобождении, свою новую жизнь… именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, они именно в защиту от России это и сделают.

Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, „имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени“.

…Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации.

У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в (страна, по-вкусу. — Е.П .) и составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний (фамилия, по вкусу. — Е.П .) согласился наконец принять портфель президента совета министров.

…Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью…»

До такого циничного анализа не доходят и современные политологи. А ведь это написано 150 лет назад. Ну, и зачем нам это счастье? Ради создания сферы влияния в Европе? Понятно, тут можно постараться, особенно во времена, когда еще не было межконтинентальных ракет, войны решались наземными армиями и буферные зоны имели смысл. Но… на мотивации цинизм заканчивается, и начинается самый махровый идеализм:

«Разумеется, сейчас же представляется вопрос: в чем же тут выгода России, из-за чего Россия билась за них сто лет, жертвовала кровью своею, силами, деньгами? — спрашивает автор и тут же себе отвечает: — Во-первых, у России, как нам всем известно, и мысли не будет, и быть не должно никогда, чтобы расширить насчет славян свою территорию, присоединить их к себе политически, наделать из их земель губерний и проч».

Тут спорить сложно: превращать в губернии страны с национально озабоченным населением — изрядный геморрой. Александр I неосмотрительно прихватил Польшу, и Российская империя на столетие получила незаживающую язву, изрядно способствовавшую ее краху. Но автор развивает идею дальше.