Александр Бушков - Оборотни в эполетах [Тысяча лет Российской коррупции] [litres]

«Честные убийства» в 1894 году были узаконены. Только что вступивший на престол Николай II отменил прежние законы против дуэлей и ввел новые, по которым вызванный на дуэль офицер обязан был принять вызов либо подать в отставку – а штатские практически освобождались от всякой ответственности. И началось… Но это уже другая история, не имеющая с криминалом ничего общего.

Черт побери, какими же ангелочками без кавычек на фоне разбоев, грабежей, убийств, афер и прочего непотребства выглядят танцовщицы из кафешантанов, порой попадавшие под суд за «оскорбление общественной нравственности»! Прямо-таки белые и пушистые зайки, честное слово…

Необходимые пояснения. В те времена далеко было до будущих сексуальных свобод: не имелось ни стриптиза, ни мужских журналов, ни, естественно, порнофильмов. Правда, французы большими тиражами шлепали «пикантные фотографии» с голенькими красотками (парочка таких у меня есть. В общем, ничего особенного, в «Плейбое» и прочем «респектабельном» мужском глянце попадаются снимочки и откровеннее). Кстати, те же французы очень быстро после изобретения киноаппарата стали снимать самую натуральную порнографию – ну, люди, как уже не раз говорилось, быстренько приспосабливают едва ли не все достижения технического прогресса для целей не вполне благонравных.

Женские трусики и мужские трусы еще не вошли в обиход – вместо них женщины носили панталоны до колен или повыше, те, кто мог себе это позволить, кружевные (мужчины обходились кальсонами). Некоторой отдушиной для любителей «клубнички» был привезенный из Франции танец под названием «канкан». Фишка заключалась в том, что танцовщицы то взметывали ноги выше головы, то с превеликим визгом, повернувшись к зрителям спиной, закидывали платья на голову, демонстрируя кружавчики.

(Порой в отдельных кабинетах ресторанов для подгулявших богатых компаний – любили такое и загулявшие купцы – плясуньи без особых моральных устоев показывали представления, ничуть не отличавшиеся от нынешнего стриптиза. Но все это происходило не на публике, а потому полиция никогда не вмешивалась).

Иногда танцевавшие канкан прелестницы, к восторгу публики, оказывались вовсе без панталон. Именно за подобные танцевальные номера у мирового судьи по обвинению «в бесстыдных, соединенных с соблазном действиях на сцене театра» оказались две француженки, Луиза Филиппо и Бланка по фамилии, уж простите великодушно, Гондон (я не шучу, это и в самом деле была не столь уж редкая французская фамилия – а резиновое изделие, появившееся к тому времени, по имени изобретателя звалось «кондом»).

Очередной известный питерский адвокат Луизу отстоял довольно оригинальным способом: на суде вытащил из портфеля порванные панталончики и, потрясая ими, патетически воскликнул:

– Неправда! Вот в чем она была в «вечер преступления»! Как видите, все дело состоит только в том, что шелк не выдержал и лопнул от усиленного канкана!

Вот и поди теперь установи, в самом деле так было или хитрый адвокат сам панталончики порвал… В общем, судья Луизу оправдал (как выпуталась Бланка, я не доискался, выяснил лишь, что подобных судов было превеликое множество, к чему субъекты мужского пола относились резко отрицательно – канкан был в большой моде).

Самое печальное то, что, несмотря на разгул криминала, суды присяжных грешили поминавшимся не раз либерализмом. По точной статистике того времени в 1875 году, скажем, к каторге приговорили лишь 6 % обвиняемых по уголовным делам, а реально на каторгу отправились 4 %. К ссылке на поселение в Сибирь – 8 %. Лично я как-то не верю, что остальные, соответственно 94 и 92 %, были невиновны – есть, конечно, некий процент угодивших под суд безвинно, но уж, безусловно, не столь высокий…

То же самое и с приговорами по более легким статьям: к тюремному заключению с лишением или ограничением прав состояний приговорены только 42 %, 44 % – к легким исправительным наказаниям без ограничения прав. Уголовное уложение пестрело смягчающими формулировками: «Заслуживает снисхождения», «Был вынужден к преступным действиям крайностью», «Действовал без обдуманного намерения», «Был в состоянии умоисступления»… Одним словом, по моему глубокому убеждению, совершенно неуместный разгул либерализма…

И напоследок – о происхождении двух из самых знаменитых словечек уголовного жаргона.

Слово «мент» родилось не в советское время и вообще не в России. Во второй половине XIX века полицейские в Австро-Венгрии в плохую погоду или в холода носили поверх мундира короткий плащ, скорее накидку без рукавов, подобно форменной куртке гусара, именовавшуюся «ментик». Тамошние уголовнички быстро сделали слово жаргонным, а для удобства сократили до «мент». От них это попало к «польским ворам», действовавшим на подвластных тогда Российской империи польских землях, а уж от них столь же быстро перепорхнуло в саму Россию. Там издавна были в ходу свои словечки: «фараоны», «пауки», «чертова рота», «двадцать шесть» (городовые, вообще обмундированная полиция), «клюй», «фига», «фискал» (сыщик в штатском), «михлютка» (жандарм). Однако, как пишет один из тогдашних исследователей криминала, «когда какой-нибудь термин слишком распространится и станет известным многим, воры, по расчету, спешат заменить его новым». Вот и новехонькое «мент» им пришлось по вкусу и пошло в ход.

Очень легко проследить, откуда произошло слово «малина», обозначающее воровской притон. В Петербурге, в примыкавших к Сенной площади трущобах вроде упоминавшейся «Вяземской лавры», довольно долго процветал немаленький трактир «Малинник», державший печальное первенство среди многочисленных подобных заведений. Кроме сущих оргий и разгула, осуществлявших, по современной терминологии, «с особым цинизмом», неудачливых клиентов там грабили практически открыто – а порой могли и убить случайного человека. Трактирная прислуга не то что не вмешивалась – сама порой спускала с лестницы пьяных гостей, иногда набив предварительно физиономию. Дворник, специально поставленный городскими властями на входе «для предупреждения буйства и даже убийства», ничем подобным и не занимался – просто за пятачок пускал кого угодно. Мировой судья, как-то составлявший с полицией протокол по случаю очередного правонарушения, вспоминал потом: «При составлении протокола был слышен гул от народа, и до ушей присутствовавших долетали бранные слова, смешанные с восклицаниями „Поцелуй!“, „Пойдем спать!“ и т. д.». Рабочие будни преспокойно продолжались и в присутствии правоохранителей – легко представить, что происходило в их отсутствие.

Полиция, для которой это заведение было форменной «горячей точкой», долго добивалась его закрытия и в конце концов добилась. Однако «слава» у трактира была такова, что «малинником» стали называть любой шалман, со временем сократив словечко до «малины». «Малину» еще в двадцатые годы стала теснить «хаза» (термин, завезенный в столицы одесскими уголовничками), сейчас «малина» практически вышла из употребления – а вот «мент» оказался живучим и, смело можно сказать, процветает – причем так сами себя порой именовали и милиционеры, и нынешние полицейские. Один мой старый знакомый, опер уголовного розыска на пенсии (значительная доля его службы пришлась на советские времена), даже разработал собственную систему классификации коллег, имевшую успех в узком кругу: «мент», «ментяра» и «ментовня». «Мент» – «правильный» сотрудник, «ментяра» – тоже, в общем, правильный, но с грешками за душой, «ментовня», по мнению опера, отброс, который следовало бы даже не уволить – вывести во двор и прислонить к стеночке… Положительно, что-то в этом есть.