Владимир Богораз - Восемь племен

Колхоч с радостью расстался бы со своей пленницей, но девать её было некуда, да и сама она не отставала от него ни на шаг. На этих неведомых стойбищах, среди толпы незнакомых людей, она хваталась за молодого Ительмена, как за якорь спасения. Всё-таки это было уже знакомое лицо, и она инстинктивно чувствовала, что он не хочет сделать ей зла. В конце концов он привёл её в землянку к своим единоплеменникам; она была наполовину выкопана в земле, сверху укрыта древесными ветвями и хворостом и завалена дёрном: лезть внутрь приходилось по тёмному извилистому коридору, где вместо дверей были подвешены толстые оленьи шкуры.

Девочка сначала не хотела спускаться вниз, но Колхоч потянул её за руку, и она уступила. Колхоч привёл её в принадлежавший ему уголок и посадил на собственной шкуре. Она была голодна; он хотел накормить её сушёным мясом медведя, но она с ужасом отклонилась назад. Всадники поклонялись медведю и считали его своим предком, в противоположность Ительменам, которые питались в значительной степени медвежатиной.

Вместо медвежьего мяса Колхоч достал баранину [19] Мясо дикого барана. и рыбу; девочка стала есть жадно и проворно, отщипывая маленькие кусочки пищи, с ужимками голодной белки, попавшей в орешник.

Скоро началась вьюга, и нужно было отсиживаться в землянке. Но спать было не совсем безопасно на случай обвала, да шум ветра и не давал заснуть. Колхоч и пленница просидели всю ночь, скорчившись и прижавшись друг к другу в своём тесном углу. Девочка, утомлённая дневными ужасами и волнениями, всё-таки заснула, бесцеремонно уронив голову на плечо своего владетеля. Колхоч тоже дремал, но часто просыпался, прислушиваясь к рёву бури, потом опять забывался на несколько минут, всё время ощущая маленькое худощавое тельце, наивно склонившееся почти в самые его объятия. Он чувствовал даже её острые плечи, наталкивался на плоскую, совсем неразвитую грудь и говорил себе, что это совсем ребёнок, которому нужно ещё несколько лет, чтобы развиться в женщину. Однако он не ощущал также прежнего желания освободиться от обузы. И ему внезапно даже представилось, что она могла быть хорошим товарищем во время непрерывных странствий за промыслом на вершинах Южного мыса и в ущельях прилегающих гор.

Наконец буря стихла, и опять стало ясно; только оленные женщины, отряхавшие с наружной стороны от снега меховые стены шатров, ударяли всё сильнее деревянными колотушками и наконец стали ругаться.

Многие всё-таки собирались в дорогу. Однако на стойбище людей, пришедших с юга, от Бобрового моря, столетний шаман Раип, старик с волосами совсем белыми и без единого зуба во рту, дал совет принести предварительно жертву реке Анапке и таким образом отвратить гнев Рака. Раип был так стар, что угрожал развалиться каждую минуту, но дети привозили его сюда ежегодно для обеспечения прибыльности торга, ибо духи любили Раипа и демоны заразы внимали его голосу. Советы его были необычно мудры, и последовавший им никогда не находил повода к раскаянию. И теперь все решили последовать благоразумному совету.

С раннего утра во всех концах Чагарского поля стал раздаваться грохот бубнов и прерывистое пение. Бубны оленеводов были маленькие, круглые, похожие на крышку от котла, с полоской китового уса в виде колотушки. Бубны приморских жителей походили на широкие щиты, обвешанные костяными и каменными погремушками, и производили постоянный шум. Южные Ительмены колотили палкой о палку, обвешав их меховыми хвостиками в знак посвящения богам. Мореходы Юит пронзительно свистели в пищалки, сделанные из гусиных перьев. Везде стали приносить жертвы: оленеводы закалывали быков и, ободрав с них шкуру, раскладывали на снегу, головою по направлению к реке.

— Ешь, ешь! — кричали они, призывая Авви на пир, но женщины плакали, сожалея о множестве жирного мяса, бесполезно брошенного на поле.

Поморяне беспощадно удавливали на ремне лучших собак из нарты; люди Юит сделали игрушечную лодку со всеми принадлежностями, нарисовали на её корме знаки успешной охоты и принесли её в дар Авви.

Скоро к реке потянулись процессия за процессией. Племена шли отдельно, с шаманами во главе, которые испускали громкие и странные крики. Некоторые покрыли лица деревянными масками, раскрашенными кровью, другие закутались в медвежьи шкуры, покрыв голову мохнатым мехом и приспособив разрезы медвежьих глаз и носа к своему собственному лицу. Молодые люди шли впереди, неся жертвенные блюда, наполненные жиром и похлёбкой, тальничные ветки и даже небольшие сосуды с тёплой водой. Пробив маленькие круглые отверстия во льду реки, племена начали погружать туда свои дары.

— Ешь, ешь! — кричали со всех сторон. — Не сердись, Авви!

Раип, которого принёс на себе его собственный внук, опустился на лёд в стороне от всех и, пробив трясущимися руками небольшую прорубь, окружил её полой своей широкой одежды, чтобы закрыть её от взглядов солнца, потом опустил в неё куклу, спрятанную у него за пазухой. Она имела расколотую голову и грудь, проткнутую осколком кости, и прорезы её были испачканы настоящей человеческой кровью; кукла эта представляла Мышееда, которого старый шаман приносил Раку как искупительную жертву.

Торговцы из посёлка Вайкен на другом берегу реки приносили в жертву другую куклу, изображавшую новорождённое дитя, одетое в обычный смертный костюм, богато разукрашенный вышивками, подвесками и амулетами.

— Ешь, Авви, ешь! — слышалось повсюду. — Не сердись, Авви!

Но к вечеру того же дня буря воротилась с новой силой, загребая жилища снегом и забивая без следа наезженные дороги и тропинки. Люди с южной стороны повесили голову. В каждом ущелье на их пути теперь налёг снег толстым мягким слоем на аршин глубины, и в опасных местах собрались навесы, готовые обрушиться на голову неосторожного путника. К утру буря утихла, но на каждом стойбище остались её следы. Волки, воспользовавшись вьюгой, напали на стадо, принадлежащее стойбищу Алют, передушили лучших быков и разогнали остальных в разные стороны. Пастухи собрали их, но с большими потерями, и теперь этому стойбищу не на чем было укочевать домой. У поморян почти все собачьи упряжки, привязанные с подветренной стороны холмов, совсем ослабели.

Некоторые собаки задохнулись насмерть под твёрдой корой облепившего их заноса; другие оторвались и убежали в поле, быть может, раздражённые запахом волков или увлечённые соблазном охоты за оленями. Авви, очевидно, презирал принесённые ему жертвы и властной рукой собирал новую дань. Можно было опасаться, что после оленей и собак он перейдёт к людям.