Владимир Богораз - Восемь племен

По мере подъёма дорога становилась труднее. Наконец, после пятичасовых усилий, они добрались до верхней стены, столь отвесной, что, кажется, даже горная куница не могла бы взобраться на её верхушку.

Колхоч внимательно осмотрел стену и, подозвав товарищей, велел им связаться при помощи длинного аркана, захлёстнутого за пояс: таким образом, он составил из них цепь, с Ваттаном впереди. Потом он достал из нарты две пары странных гребёнок, вырезанных из оленьего рога и загнутых, как крепкие когти. Ительмены называли их чёртовыми когтями и употребляли для хождения по горам. Одну пару он подвязал под свои подошвы, другую отдал Ваттану.

— Я полезу первый, — сказал он, — вы держитесь за задок нарты и помогайте один другому!

— Гай! — крикнул он на собак. — Ошейник, гай, гай!

Передовая собака, чёрная, с белой полосой вокруг шеи, оглянулась на хозяина и, слегка взвизгнув, полезла вверх, увлекая за собой других. Оленные люди с удивлением смотрели на эту ещё невиданную картину. Длинная упряжка лепилась по скале, пользуясь каждой неровностью и поддерживая и помогая друг другу при помощи центрального ремня, составляющего ось упряжки. Колхоч держал сбоку и осторожно и проворно переползал с выступа на выступ, ещё поддерживая нарту на трудных местах.

— Не отставайте! — крикнул он, не оборачиваясь.

Ваттан решительно схватил за задок нарты и тоже пополз вверх, увлекая за собою товарищей, точь-в-точь как ошейник увлекал остальную упряжку. Чёртовы когти делали его шаги удивительно цепкими, и, к своему собственному удивлению, он поднимался шаг за шагом, не отставая от собак. Руки его лежали на задке нарты, но он старался опираться как можно меньше, опасаясь, чтобы не стащить собак назад с их головокружительной дороги.

Однако задним приходилось плохо; с самого начала они поползли на четвереньках, как собаки, сбросив рукавицы и хватаясь руками за острые камни, но скользкие подошвы их ног постоянно раскатывались; у самого нижнего ногти были в крови от ожесточённых усилий покрепче впиться в твёрдую скалу. В половине подъёма силы его окончательно истощились, большой камень вылетел из-под его ноги; он припал грудью к скале, продержался ещё минуту и потом подвинулся вниз, как оборванный мешок. Общий ремень натянулся, как струна. Товарищи Ваттана, внезапно сбитые со своих непрочных позиций, один за другим распластались на скале, неудержимо увлекаемые вниз. Через минуту нечеловеческая тяжесть повисла на его поясе; он зарыл когти своих сапог в щели камней как можно глубже и крепко ухватился за нарту, ожидая, что вся упряжка немедленно, свалится ему на голову и все вместе слетят в пропасть.

— А-а… — Колхоч испустил громкий и жалобный стон, которым Ительмены возбуждают собак на самых трудных подъёмах.

Собаки как будто обезумели; с визгом и лаем, высунув языки, припадая брюхом к камню и остервенело хватаясь когтями за неровности, все двенадцать животных наперебой лезли вверх, увлекая за собой тяжёлую человеческую цепь, висевшую снизу.

— Ах! Ах! — вскрикивал Колхоч.

Нижние почувствовали, что ползут вверх помимо своей воли и что выступы камня сами попадаются им под ноги. Через минуту все они оправились и деятельно взбирались уже на собственных конечностях. Возбуждение своры заразило их тоже, и они вытягивались и извивались вдоль каждой маленькой трещины не хуже собак.

— Ах! Ах! — вскрикивал Колхоч.

Странная процессия, как гигантский тёмный змей, свернула немного влево и проворно и гибко выползла на бурый и голый череп Щелеватой сопки.

Ваттан сорвал роговые когти и очутился впереди нарты.

— Влево! — кричал он, перепрыгивая с камня на камень.

Сорвав шапку с головы, он размахивал ею в воздухе, возбуждая собак; он забыл даже об осторожности и думал только о том, что они совершили невозможное и теперь, наверное, переймут Мышеедов на самом верху этого подъёма.

Другая сторона перевала сходила вниз более покато. Небольшой отряд свернул влево и поспешно двинулся в путь по самой вершине гребня, стараясь, по возможности, не спускаться и желая перерезать обычную тропу караванов на самом высоком пункте.

Через два часа они уже были на месте. Это было мрачное место, какие редко встречаются даже в этих унылых и обнажённых горах. Ущелье лежало, как полуопрокинутое корыто, среди двух высоких бурых стен; нижний конец его заворачивался почти под прямым углом влево, а вверху вилась узкая тропа, огибавшая правый бок Щелеватой сопки, как полуразогнутая спираль.

Нигде не было видно ни людских, ни оленьих следов; Мышееды, очевидно, ещё не проходили. Колхоч поместил отряд на другой стороне подъёма, за выступом сопки, так что их не было видно с дороги, и оставил вместе с ними собак, так как они могли своим визгом выдать засаду раньше времени.

— Сторожите наш голос! — приказал он оставшимся.

Они вышли с Ваттаном на дорогу и прошли несколько сот шагов, удаляясь от места встречи, потом припали по сторонам тропы, как волки настороже.

Мышееды медленно подвигались вперёд, гоня перед собой стадо. Они считали себя в безопасности и не хотели торопиться. Дорога для них была праздником. Каждый день они убивали десяток быков и наедались до пресыщения. Можно было опасаться, что до прихода на тундру стадо наполовину уменьшится. Мами при помощи подпасков держала стадо вместе, отыскивала пастбища и защищённые места для ночлега. Она выбирала животных на убой, сберегая упряжных быков с упрямым инстинктом собственницы, который был сильнее её страха и отчаяния. Мышееды больше не вязали ей рук и оставляли её ночевать среди оленей, зная, что она никуда не убежит без палатки и саней. Екуйгин и Теуль даже стали помогать ей управляться со стадом, забегая слева и справа, как делали убитые воины. Но последняя ночь перед перевалом принесла ей новую опасность. Рынто, всё время с наглой улыбкой наблюдавший за её движением, внезапно отыскал её снежное ложе и грубо попытался осуществить своё право господина. Девушка, вся в снегу и в изорванной одежде, вырвалась из его рук, но Рынто не хотел отстать. В темноте, между спавшими оленями, началась бешеная игра в прятки. Девушка убегала вправо и влево, пряталась в ямах и припадала за каменья, но Рынто снова и снова находил её, руководимый странным чутьём, как раздражённый самец кабарги. Только когда стадо переполошилось и воины, спавшие на его опушке, повскакали с мест, Мышеед оставил в покое девушку. Утром он поднялся на ноги раньше всех и в первый раз стал торопить воинов к походу. Когда стадо двинулось по дороге, он пробрался в передние ряды и стал подгонять оленей длинным бичом, как будто помогая пастухам, но, проходя мимо Мами, он каждый раз, даже не смотря, очень метко попадал ей по полуобнажённым плечам, между наполовину изорванных складок широкой меховой одежды. Мышееды и даже Мышеедки не обращали на это внимания. Они ехали на похищенных санках, сытые и довольные, и даже как будто пьяные от приволья своей жизни. Часть воинов шла сзади и весело перекликалась с ездоками. Женщины пели странным, негромким, как будто мурлыкающим голосом, подставляя слова, какие приходили в голову, и воспевая каждый попавший на глаза предмет.