Александр Бушков - Крым и крымчане [Тысячелетняя история раздора]

– Лонись минусинские ребята сивером прочапали, и два боровчана с имя…

Ну, и много вы поняли, читатель, если вы, скажем, коренной питерец или ростовчанин, в общем, житель Европейской России? А фразочка несложная. И на сибирском говоре (ныне почти забытом) означает всего-навсего, что намедни по северному склону сопки прошли парни из Минусинска, ведя двух больших кобелей. Местных диалектов превеликое множество – от Архангельска до Дальнего Востока, однако никто в России (ну, за исключением отдельных шизофреников) не делает на этом основании вывода о существовании особой «поморской» или «сибирской» нации, «архангельского» или «сибирского» языков. Вот и у тогдашних обитателей Украины-Окраины была своя «мова» – русский язык с примесью областных говоров и иностранных слов, заимствованных у ближайших соседей. Подобным образом дело обстояло во многих странах. В России до конца XVIII века дворянство именовало себя польским словом «шляхетство». В самой Польше слово «кра-ват», галстук, заимствовано из французского, а «броварня», то есть пивоварня, произошло от немецкого «бровар». И так далее, примеров много…

Подтверждения тому, что жители будущей Украины считали себя русскими, а свой язык – русским, можно встретить отнюдь не в писаниях упертых русских националистов, как кто-то может подумать. Достаточно вспомнить классику польской литературы – трилогию Генрика Сенкевича «Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский». Романы эти до сих пор пользуются в Польше такой любовью и уважением, что сплошь и рядом именуются попросту «Трилогия» – с большой буквы и без упоминания имени автора. Все и так знают, о какой трилогии идет речь, она одна такая.

События там происходят во второй половине XVII столетия. Живописно и увлекательно повествуется о славных шляхтичах, отважно сражавшихся со шведами, турками, крымскими татарами и украинскими казаками. Так вот, главный герой одноименного романа, прославленный витязь, знаменитый полковник пан Володыевский и его друзья-сподвижники то и дело именуют себя русской шляхтой. По религии они католики (потомки принявших эту веру православных русских дворян). И они верой и правдой служат польской короне в войнах с ее многочисленными врагами – но в то же время постоянно подчеркивают, что они не просто шляхта, а шляхта русская. Поскольку родились на русских землях, входящих в состав Речи Посполитой. Имеет место быть четкое деление: есть шляхта польская, есть литвинская (т. е. белорусская), есть русская. Ни пану Володыевскому, ни его землякам называть себя «украинцами», а свой язык «украинским» не придет в голову и в кошмаре, они попросту и не подозревают о существовании таких курьезов, они родились на русской земле и порой с польского переходят на русский. Свидетельство Сенкевича тем более ценно, что означенный пан-литератор был заядлым польским националистом и никакой симпатии ни к Российской империи, ни к русским, что уж там, не питал. Однако в своих романах придерживался исторической точности и никаких «украинцев» не выдумывал, поскольку этого понятия в XVII веке просто не существовало.

(Маленькое отступление на тему национализма, чуть ехидное. Ярый польский националист пан Сенкевич не имел в жилах ни капли собственно польской крови. Мать у него – литвинка, отец – потомок когда-то осевших в Польше татар. С националистами в самых разных странах так частенько случается.)

Вернемся в середину XVII века, на берега Днепра. Правобережную (т. е. Западную) Украину Речь Посполитая удерживала за собой прочно. После Люблинской унии началась форменная колонизация ее поляками. Задачу полякам облегчало то, что русская православная знать, как ее собратья во многих странах, думала в первую очередь о собственном благе – и ради сохранения своих порою огромных земельных владений и нешуточных дворянских привилегий в большинстве своем перешла в католичество, понемногу ополячилась, а ее потомки уже были верными вассалами польской короны.

А вот на Левобережье (нынешней Восточной Украине) существовали, конечно, не государства, но две относительно независимых области: так называемая Гетманская Украина (гораздо менее известная большинству) и Запорожская Сечь, известная значительно больше. Население Гетманщины в значительной степени состояло из казаков, а Запорожская Сечь – целиком из них. На Гетманщине хватало простых землепашцев и ремесленников, а вот Сечь никакого хозяйства не вела (кроме разве что винокурения) и занималась исключительно «козакованием», то есть набегами на соседей.

«Вольное козачество» постепенно сформировалось как раз в Диком поле, пусть никому не принадлежавшем, но и не безлюдном вовсе. Природа пустот, как известно, не терпит, и эти места привлекали немало рискового народа, которому нравились как раз полное безвластие и возможность жить вольно. Часть из них существовала охотой и рыбной ловлей, пряча свои хибарки в глубоких оврагах и других потаенных местах, чтобы не привлекать внимания татар (что красочно описано у Сенкевича в «Огнем и мечом»). Другая, пожалуй что, большая часть, подобное «растительное» существование презирала. Для людей определенного склада гораздо интереснее было жить грабежами – в тех местах и татары гоняли свои стада, и купцы частенько проезжали, так что поживиться было где и чем…

Постепенно, в течение десятилетий из тех, кто промышлял не удочкой или сохой, а саблей, сложилась немаленькая группировка, именовавшая себя «казаками». Слово «казак» вообще-то тюркское, но ничего удивительного в этом нет: среди казаков хватало и тюрок, обосновавшихся в Диком поле из-за того же стремления к абсолютной вольности. Не зря в свое время у турок был отмечен интересный обычай: захваченных в плен казаков они сразу же сортировали на славян и тюрок. Первым обычно без затей рубили головы, а вот вторым приходилось помучиться…

Запорожская Сечь являла собой образец совершеннейшей демократии: предводителей-атаманов выбирали всеобщим голосованием. Правда, это еще не означает, что голосование проходило чинно-благородно, – сплошь и рядом в сопровождении ожесточенной перебранки, а то и драк, как на кулачках, так и на саблях. Знаменитый впоследствии службой у Петра I шотландец Патрик Гордон, оказавшийся свидетелем одной из «предвыборных кампаний», подробно описал в своих мемуарах, как сторонники двух кандидатов схватились столь ожесточенно, что разнять их уговорами не было никакой возможности. Некий казачий полковник прекратил это безобразие, лишь велев бросить в дерущихся несколько ручных гранат – примитивных по сравнению с нынешними, но достаточно убойных. Такая вот грустно-веселая была демократия…

Правда, выборного атамана в любой момент, если чем-то пришелся не по нраву, могли сбросить столь же легко, как и выбрали, а то и «посадить в воду», иначе говоря – утопить как котенка. Подобная ситуация моментальной смены власти подробно описана Гоголем: прибывшему в Сечь Тарасу Бульбе категорически не понравился тогдашний атаман – поскольку запрещал казакам ходить в набеги на татар, ссылаясь на то вздорное обстоятельство, что с ними был заключен мирный договор. «Да какие ж с басурманами могут быть договоры?» – с циничным простодушием взревел славный Тарас и «пошел в народ»: выкатил пару бочек горилки, провел разъяснительную работу… Очень быстро произошли новые выборы, в результате которых появился новый атаман, соглашавшийся с Тарасом, что с басурманами никаких договоров не может быть в принципе, а потому – хлопцы, на конь!