Александр Бушков - Крым и крымчане [Тысячелетняя история раздора]

Екатерина была слишком умна, чтобы ее можно было обмануть «раскрашенными ширмами», «картонными» крепостями и «фанерными» кораблями. Укрепления Херсона и Черноморский флот не менее чем из двадцати боевых кораблей привели ее в восторг – причем она самолично поднималась на борт одного из фрегатов, оказавшегося ничуть не фанерным, как и остальные. А увидев великолепные полки легкой конницы в Кременчуге, воскликнула: «Как же меня обманывали!» И писала потом Потемкину о том, что видела: «Врагов своих ты здорово ударил по пальцам».

Самое примечательное здесь то, что Екатерину сопровождали в поездке император Священной Римской империи Иосиф II, австрийский принц де Линь, курфюрст одного из маленьких германских государств принц Нассау-Зиген, польский король Станислав Понятовский, послы Франции, Австрии и Англии. И никто из них не увидел ни «картона», ни «фанеры», ни «раскрашенных ширм». Совсем даже наоборот.

Если заниматься дешевой демагогией, можно обвинить в «подыгрывании» Потемкину одного Понятовского. Бывший любовник Екатерины (и, кажется, продолжавший ее любить), король, под которым шатался трон, отчаянно нуждался в русской помощи. Но у всех остальных «подыгрывать» не было ни малейших поводов. Император Иосиф (не такой уж и доброжелатель России) оказался просто в восхищении от Севастополя, его кораблей, береговых батарей, домов, лавок, госпиталей и казарм – все это разместилось там, где всего три года назад было голое место. «Самый прекрасный порт, какой мне доводилось видеть», – писал Иосиф о Севастополе, – а ведь видел он всего лишь наметки будущего могучего военного порта. Принц Нассау говорил, что корабли Черноморского флота могут «положить турецкий флот себе в карман» (принц, между прочим, был профессиональным военным, участвовал не в одной европейской кампании, совершил длительное морское путешествие с известным французским исследователем Бугенвилем, так что кое в чем хорошо разбирался). Принц де Линь писал в Париж: «Мы слышали смешнейшие истории о том, что на пути нашего следования стояли картонные деревни, что корабли и пушки были нарисованными, а кавалерия – без лошадей. Даже многие русские, завидовавшие нам, участникам путешествия, будут уверять, что нас обманули». В общем, никто из участников поездки в «бутафорию» решительно не верил. Еще один непредвзятый свидетель – венесуэльский путешественник де Миранда, чьи мемуары до сих пор считаются в России ценным историческим источником. И он никакой бутафории не усмотрел – однако «черная легенда», как я уже говорил, к сожалению, оказалась живучей и дотянула до нашего времени…

3 октября 1791 года Потемкин умер – всего через несколько дней после своего 52-го дня рождения. Причин тут много: и перенесенная не так давно малярия, и геморрой, и нечеловеческое переутомление, и, что греха таить, «излишества нехорошие разные». Пошли слухи об отравлении – но вскрытие следов яда не обнаружило. По самой достоверной версии, Потемкин умер от пневмонии.

Он очень многого не успел доделать и достроить. Не успел ответить на письмо графа Андрея Разумовского, сообщавшего, что в Россию готов переехать «первый пианист и один из лучших композиторов Германии» по фамилии Моцарт. Недолюбил, недотрудился… Де Линь потом говорил, что природа создала Потемкина из материала, «которого хватило бы на сто человек». А тридцать лет спустя бывший недоброжелатель Потемкина, немалый ущерб нанесший в свое время его репутации, граф Ланжерон все же признался письменно: «Я судил его слишком строго, и на мои оценки повлияло мое возмущение. Конечно, он имел все недостатки придворных, вульгарность выскочки и дерзость фаворита, но все это перемололось на мельнице его гения. Он ничему не учился, но ум его был так же велик, как его тело. Он умел замышлять и исполнять чудеса – и такой человек был необходим Екатерине. Он занял Крым, покорил татар, переселил запорожцев на Кубань и цивилизовал их, основал Херсон, Николаев, Севастополь, построил в этих городах верфи, создал флот, стал властелином Черного моря. За все эти чудеса он достоин признания». Герцог Ришелье, потомок великого кардинала и государственный деятель, говорил о Потемкине: «Совокупность его достоинств намного превосходила его недостатки. Почти все его общественные деяния несут на себе печать благородства и величия».

После смерти Потемкина его начинания лишь развивались. Еще при жизни светлейшего в Херсоне стали строить не только военные, но и торговые корабли, а после его смерти – и в Николаеве, и в Севастополе. Одесса, постройку которой начал в 1794 году француз на русской службе де Рибас (чье имя увековечено в названии знаменитой Дерибасовской улицы), очень быстро превратилась в крупный центр международной торговли. Через год после смерти Потемкина была создана Экспедиция строения южных крепостей, руководство которой поручили Суворову, – и начались работы по превращению в грозные крепости Севастополя, Кинбурна, Очакова, Феодосии, Симферополя и других городов. В Крыму успешно работал преемник Потемкина, екатеринославский губернатор Каховский. К середине XIX века там работало двадцать суконных фабрик, появились крупные виноградники, увеличилось производство зерна и табака, добывались и вывозились не только в Россию, но и за границу соль и красная рыба – миллионами пудов.

Впоследствии разгулявшиеся «самостийники» станут уверять, будто и Одессу-де построили «украинские козаки», и вообще, большая часть созданного в Новороссии и в Крыму – дело рук «украинцев». Очередной националистический бред, конечно. Во-первых, у тогдашней Малороссии – пары-тройки губерний в составе Российской империи – попросту не было тех десятков миллионов рублей, что Россия потратила на это грандиозное предприятие. Во-вторых, освоение Новороссии и Крыма слишком хорошо документировано, чтобы верить очередным побасенкам «свидомых» (т. е. «сознательных», именно так это слово на русский переводится). Казаки всего-навсего служили в иных полках, созданных на территории Новороссийской и Таврической губерний. Зыбкое подобие «украинского следа» заключается исключительно в том, что в свое время Потемкин (то ли дипломатии ради, то ли по потребности буйной натуры) был по всем правилам принят в казаки Черноморского войска и, как это у казаков водилось, получил прозвище – Грицько Нечеса (в обыденной жизни, вдали от императорского дворца Потемкин париками пренебрегал, да и расчесывать волосы не особенно и любил). Вот и весь «украинский след». Остается только удивляться, отчего «самостийники», откалывавшие и не такие фокусы, не воспользовались столь великолепным материалом, чтобы превратить потомка польских шляхтичей, ставших впоследствии смоленскими дворянами, Потемкина в «широго украинца» Грицько Потемченко, которого потом зловредные москали, как это у них испокон веков водилось, «украли» у Украины…