Эрих Куби - Русские в Берлине [Опыт Второй мировой войны. 1941–1945] [litres]

Столкнувшись с новой задачей, хорошо обученный солдат неизменно спрашивает: «Какие будут указания?» Я ожидал, что для нашего «оборонительного района» должен был быть составлен четкий план кампании. Но ничего подобного не случилось! Представьте мое изумление, когда Рейман объяснил: «Мы не получили никаких четких инструкций. Гитлер, перед которым мы несем прямую ответственность, ограничился лишь общими фразами о защите столицы, когда я докладывал ему в начале марта. С тех пор я больше его не видел». Хорошо, если перед вами не поставлена задача и если ваш вышестоящий начальник отказывается брать на себя ответственность, то вам остается разработать собственный план кампании. С моей точки зрения, он мог состоять только в следующем: бросить все людские и материальные ресурсы на защиту столицы и готовиться к подходу резервной армии. Если мы не справимся с такой задачей, то это произойдет лишь из-за препон, намеренно, непреднамеренно или по недальновидности выставленных на нашем пути государственными и партийными чиновниками, бюрократами или злоумышленниками. Одного этого было достаточно, чтобы поседели наши волосы» (полковник Ганс Рефиор. Мой берлинский дневник – Mein Berliner Tagebuch).

В своем повествовании полковник забыл упомянуть еще две «незначительные препоны»: тот факт, что Берлин оказался непригодным к обороне просто потому, что на него наступали две группы (фронта) русских армий; и еще отсутствие резервной немецкой армии, чтобы извлечь хоть какую-то пользу от подготовки к ее подходу, какой бы замечательной она ни была. Те формирования, которым под конец удалось добраться до города, увязли в развалинах и оказались неспособными к хоть сколь-нибудь активной обороне. Зная все это, почему германский офицерский корпус все равно продолжал упорствовать? Рефиор, этот «хорошо обученный солдат», вполне резонно задавался вопросом, какие именно силы задействованы в обороне Берлина. А поскольку не существовало других приказов, кроме как отразить натиск русских на подступах к Берлину, в возможность исполнения чего никто ни на мгновение не верил, то за исключением капитуляции оставалось только одно – оттянуть взятие города и самоубийство Гитлера на столько, на сколько хватит человеческих сил. Другого оправдания обороне Берлина просто не могло быть, особенно после того, как началось русское наступление на Одере. Могла ли такая задача и в самом деле рассматриваться как адекватное оправдание гибели огромного количества мирных жителей, уже другой вопрос.

Любая оборона крупного города с оставшимся в нем населением в любом случае является преступлением против человечности. А главное, защита Берлина, учитывая отсутствие достаточных сил для этого, с военной точки зрения была просто безрассудством. Конечно, можно возразить, что тяжесть преступления смягчалась тем, что вся операция длилась «всего» две недели. Однако, имей вермахт достаточно людей, оружия, боеприпасов и продовольствия, чтобы продолжать оборонять Берлин, он мог бы действовать во многом так же, как русские в Ленинграде, обрекая гражданское население на длительное голодание. Но здесь имелось существенное различие. Немецкие офицеры оттягивали неизбежное падение столицы уже разрушающейся страны. Русские же защищали Ленинград, будучи в полной уверенности, что победят в этой войне. Более того, Берлин, в отличие от Ленинграда, не был обречен на полное разрушение, а его население на тотальное уничтожение. Если бы русские сдали Ленинград, они позволили бы немцам превратить голодающих жителей в такое же количество трупов.

Согласно документу, датированному 19 апреля 1945 года и изданному оперативным командованием вермахта, немецкие силы в «берлинском оборонительном районе» насчитывали 41 253 человека; из них менее 15 000 были обученными солдатами. По «тревоге» их число могло увеличиться еще на 52 841 человека [54] Количество сдавшихся в Берлине вооруженных немецких солдат и офицеров только в течение 2 мая после объявления о капитуляции гарнизона Берлина – около 135 000. И это после недели боев в окруженном городе. . Такой расчет вытекал из следующих цифр:

Гарнизон Берлина

Всех вместе – 94 094

Они были приписаны к:

девяти укрепленным участкам (дивизионные штабы без коммуникаций);

тридцати вспомогательным штабам участков (полковые штабы)

a) 12 армейских батальонов (оперативных); 20 батальонов «Клаузевиц»;

7 отдельных рот (оперативных); 14 рот «Клаузевиц»

б) 69 батальонов фольксштурма (оперативных);

47 батальонов «Клаузевиц»

в) 2 усиленные противотанковые роты;

9 артиллерийских батарей;

41 зенитная батарея (с большинством стационарных орудий);

81 ударный зенитный расчет (с 80 % мобильных установок)

Имелось в наличии следующее вооружение:

(Большая часть тяжелых орудий не мобильна) [55] Автор не упомянул 250 танков и штурмовых орудий, находившихся на вооружении оборонявшихся на конец 25 апреля, а также про огромное количество фаустпатронов. Кроме того, с учетом артиллерии отходивших в город соединений на конец 25 апреля у оборонявшихся имелось 3000 орудий и минометов. .

Чем ближе русские подходили к пригородам Берлина, тем больше немецких войск откатывалось в город. Однако среди них оказалось всего два соединения, имевшие артиллерию и танки: 56-й танковый корпус генерала Вейдлинга и танковая дивизия «Мюнхеберг» генерала Муммерта. Эти цифры не учитывают части СС, подчиненные напрямую Гиммлеру, моряков, которые сменили род свойственной им деятельности, или бойцов парашютной дивизии Геринга из Каринхалле. Точные данные по количественной и ударной силе этих подразделений недоступны. Возможно, они насчитывали примерно 20 000 человек [56] Цифра сильно занижена. На 16 апреля 56-й танковый корпус насчитывал до 50 000 человек. В Берлин прорвались до 15 000 плюс остатки упомянутых танковых и парашютной дивизий. Всего, видимо, более 30 000. ; их состояние было в основном хорошим, а снаряжение вполне адекватным – по крайней мере, в том, что касалось легкого вооружения и фаустпатронов.

В глазах своего окружения в последние дни войны фюрер и Верховный главнокомандующий, похоже, превратился в немощного старика.

Капитан Герхард Болдт, один из немногих заслуживающих доверия свидетелей из бункера фюрера, повествует о следующей сцене в последние дни Рейхсканцелярии:

«Отворилась дверь, и вошел Гитлер, в сопровождении прихрамывающего Геббельса и Бормана. Фюрер пожал руки Кребсу и всем нам, а затем сделал несколько шагов к комнате для совещаний. Похоже, его спина еще больше сгорбилась, а походка стала еще менее твердой. Лицо фюрера обрюзгло, и он действительно выглядел как больной старик… Я должен был сделать личный доклад Гитлеру. Докладывая, я отшатнулся назад из-за непроизвольного покачивания его головы. Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не сбиться с мысли, когда он начал на ощупь искать карту и провел над ней своей трясущейся рукой…»