Эрих Куби - Русские в Берлине [Опыт Второй мировой войны. 1941–1945] [litres]

В этом месте зондерфюрер Нейландис не только перевел слова Кребса, но и добавил от себя: «Сейчас в Берлине решается судьба всей Германии…» Кребс раздраженно оборвал его: «Я говорю по-русски. Ваше дело переводить то, что я сказал, и не более того». С этого момента он отказался от услуг Нейландиса. Договорились, что переводчик Чуйкова будет работать на обе стороны. Тот прекрасно справился со своим делом.

Постепенно беседа перешла в более дружелюбное русло. Когда Чуйков понял, насколько Кребс, Геббельс и Борман боятся самостоятельных переговоров Гиммлера, он успокоил немца, произнеся следующее: «Наши правительства не станут ничего предпринимать без совместных консультаций. Маленькая дипломатическая игра Гиммлера не принесет плодов».

Кребс: «Разве формирование нового правительства Германии не в ваших интересах?»

Чуйков: «А что оно может сделать? Самым популярным немецким правительством стало бы то, которое подпишет акт о капитуляции».

Кребс: «Наша цель состоит в формировании правительства и заключении мира – в первую очередь с державой-победительницей, с Советским Союзом».

Чуйков: «Мы с нашими союзниками требуем безоговорочной капитуляции. Можете вы это понять?»

В этот момент беседу прервало появление Владимира Семенова, представителя Главного Военного совета РККА в Москве. Чуйков сообщил: «Это заместитель Гудериана» [92] Гейнц Вильгельм Гудериан (1888–1954) – с 1940 г. генерал-полковник германской армии. С марта 1943 г. генерал-инспектор бронетанковых войск, с июля 1944 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск. . Военный теоретик, автор книг «Бронетанковые войска и их взаимодействие с другими родами войск», «Воспоминания солдата», «Танки – вперед!». Так представился Кребс, хотя Гитлер официально отстранил Гудериана и назначил начальником штаба самого Кребса. На вопрос Чуйкова, как дела у Гудериана, Кребс ответил, что генерал болен с 15 марта. Разговор снова перешел на военную карьеру Кребса.

Чуйков: «Где вы находились во время Сталинградской битвы?»

Кребс: «На центральном участке, неподалеку от Ржева». Чуйков: «Одним словом, Сталинград не вызывает у вас приятных воспоминаний».

Кребс: «Это было ужасно. Тогда и начались все наши проблемы. А кем вы были в Сталинграде? Командовали корпусом?»

Чуйков: «Командовал армией».

Кребс: «Я читал сводки о Сталинграде и доклад Манштейна Гитлеру. Как вас зовут?»

Немного погодя Чуйков предложил: «Послушайте, генерал, почему бы нам не найти выход из тупика, позвонив доктору Геббельсу по телефону?»

Кребс: «Да, было бы неплохо. Может, вы тоже сможете поговорить с доктором Геббельсом».

Потом у Чуйкова был длинный телефонный разговор, во время которого он делал отметки на карте Берлина, разложенной перед ним на большом столе. Затем он позвонил Жукову и доложил о последних продвижениях частей Красной армии, а заодно сообщил маршалу, что Гудериан болен с 15 марта. Когда Чуйков наконец положил трубку и поднял глаза, то заметил, что Кребса бьет озноб, и подумал, что тот замерз. Однако Кребса знобило не от холода, а от переутомления.

Чуйков: «Вам холодно, генерал? Может, накинете на плечи свой плащ?»

В следующие несколько часов разговор снова переключился на измену Гиммлера. Кребс отчаянно пытался убедить русского генерала, что Геббельс и Борман, представителем коих он, Кребс, являлся, сейчас представляют собой единственное законное правительство Германии. Дуффинг пишет: «Генерал Кребс предполагал, что русские могли расширить германо-советские контакты, использовав радио и другие средства, тем самым воспрепятствовав любым переговорам, которые сейчас пытался вести Гиммлер».

Наконец удалось согласовать состоящую из трех пунктов программу. Все, что она в себя включала, касалось процедуры предполагаемых переговоров, а не их темы. Во-первых, русскому командованию необходимо было получить дальнейшие директивы из Москвы; во-вторых, Дуффинг должен был вернуться в бункер фюрера, дабы представить Геббельсу предварительный отчет; в-третьих, русским нужно было установить прямую связь с бункером фюрера.

Предложение отправить к Геббельсу Дуффинга исходило от Жукова, когда переговоры затянулись на долгие часы. Чуйков сказал Кребсу: «Маршал предлагает вам отправить кого-то из ваших людей обратно – на тот случай, если там вдруг начали беспокоиться о вашем долгом отсутствии».

Возможно, по указанию из Москвы Жуков также попросил Чуйкова предложить Кребсу, чтобы он или Геббельс огласили завещание Гитлера по радио. Русские взяли бы на себя всю необходимую техническую подготовку. Но Кребс решительно отказался от предложения: «Такой шаг более чем нежелателен. Он станет неожиданностью для Дёница, который пока ничего не знает о завещании. Мы постарались донести до вас эту конфиденциальную информацию раньше, чем до других. И не желаем видеть другое, незаконное правительство, ведущее сепаратные переговоры с Соединенными Штатами и Британией. Мы предпочитаем переговоры с русскими».

Чуйков: «Понятно. Так вот в чем настоящая причина вашего присутствия здесь».

Тем временем русский генерал велел принести чай и кое-что перекусить. Все не спали уже несколько дней и валились с ног от усталости. Перед уходом Дуффинг попросил Кребса написать сообщение Геббельсу и протянул ему свой блокнот. Генерал написал, что стремится к тому, чтобы добиться прекращения огня в Берлине – этого одного было бы достаточно для возможности обсуждения формирования нового правительства. После ухода Дуффинга Кребса попросили подождать в соседней комнате. Компанию ему составил Долматовский, ставший собеседником генерала. Немного погодя к ним присоединился один из старших офицеров штаба.

Перед тем как дать пространный репортаж о праздновании 1 Мая, по радио передавали громкие военные марши из Москвы. Кребс, вспоминая тот Первомай пятилетней давности и стараясь сказать что-то дружелюбное своим собеседникам, заметил по-русски: «Должно быть, в Москве сейчас все очень радуются». На что русский офицер ответил: «А как вы себя чувствуете себя в Берлине сегодня, генерал?»

Генерал Кребс чувствовал себя совсем неважно – точнее, настолько отвратительно, что вскоре после возвращения в бункер фюрера покончил с собой. Он не смог выдержать мысли о жизни под советской оккупацией или в советском лагере для военнопленных. Очевидно, ему недоставало чувства ответственности, как, например у бригаденфюрера СС, доктора Крукенберга, которому после капитуляции удалось уйти в подполье, а позднее предстать перед русскими, не скрывая ни своего звания, ни того факта, что он служил в СС. Лично он твердо решил разделить судьбу солдат своей дивизии – французов, датчан, норвежцев, бельгийцев и испанцев.