Александр Андреев - Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого

«Шум с поиском реликвий Богдана Хмельницкого вышел на всю Украину», — думал Максим, лихорадочно перебирая варианты спасения и понимая, что есть только один, тот самый, который может получиться в таком месте. Гривна попросит захваченных хранителей подтвердить, что вся збаражско-диканьская эпопея проходила по плану Комитета национального достояния, а Богдан Бульба должен будет просто отказаться от своих как обычно безответственных заявлений, шляк бы их кто потрафил, пшя креф и тши дзябла! Иначе их накачают психотропной дрянью и снимут забавное видео, в достоверности и в добровольности которого сомневаться никто не будет. Затем историю с реликвиями, которые исчезнут в какой-нибудь частной коллекции за океаном, просто заболтают, а с ошельмованными хранителями, провалившими все дело, поступят нечестно. Все было бы просто и неинтересно для Гривны, если бы в этом огромной кабинете на Банковой не стоял сотник, которого просто так с украинской сцены убрать было нельзя. Ситуация неотвратимо зашла в тупик, и выхода из него без потерь для обеих сторон не было.

Максим стоял между Орной и Богданом перед мраморным столом с реликвиями, смотрел на сияющего Гривну и радовался, что успел расстегнуть куртку. Историк нагнул голову и пересчитал охрану. Трое сзади по одному за каждым хранителем, двое по бокам стола и двое у дверей, все с пистолетами в руках, и это были боевые форты с коробчатым магазином на двадцать пять патронов и скорострельностью сорок выстрелов в минуту. Резиновыми пулями в Комитете по национальному достоянию совсем не пахло.

Максим пристально посмотрел на Орну, а затем на Богдана, и увидел, что они вспомнили и поняли этот взгляд. Гривна, наблюдая за хранителями, удовлетворенно улыбнулся. Они переглядываются, значит, понимают, что проиграли, и надо уступить и покориться судьбе. Председатель сделал жест, и перед ним поставили поднос с бутылкой «Дом Периньон» и четырьмя бокалами с логотипом СВР. В кабинете, где до сих пор не было сказано ни слова, прозвучал его голос.

Председатель был прост как правда. «Сотник не идет на вече, которое благополучно расходится по домам. Например, по причине аварии, которую можно легко устроить», — добавил Гривна и хищно улыбнулся. Хранители переглянулись. Угробить всех троих он мог и на Владимирском спуске, но понимал, что для него это кончится плохо. А вот после сорванного Майдана и всеобщего разочарования лопнувшим мыльным пузырем сотника, оказавшегося боягузом, — запросто. В машину и хранителям зальют горилки, скажут, что вместо вече они пьянствовали, например, в том же «Царском селе», а потом убились перед Киево-Печерской лаврой, что будет выглядеть как перст Божий и знак судьбы. А председатель Комитета по национальному достоянию предъявит на своей пресс-конференции реликвии и будет делать с ними, что хочет. Это они умеют, гривны и барыла, разводить и передергивать, шляк бы их всех потрафил и черт взял.

Пора было заканчивать. Сотник никогда не согласится на подобное предложение, стирающее его в пыль. Было ясно, что на Майдан их никто не пустит. Максим посмотрел на эффектную зеленую бутылку, и Гривна, сочтя его взгляд за согласие, стал привычно открывать шампанское, ловко раскручивая черную проволоку. Все охранники дружно смотрели на завораживающее действие. Под эффектный выстрел пробки Максим сделал шаг вперед, видя краем глаза, как сзади Орна и Богдан сомкнулись, прикрывая его от удара, выхватил бутылку с мороком и с размаху ударил ее о мрамор стола, подальше от реликвий.

Осколки еще разлетались по кабинету, как телохранители, отшвырнув сотника и румынку, повисли на московском историке. Это было сделано мастерски, но сделано поздно. Стражники пытались пригнуть неуступчивого Максима к полу, сгибая пополам, оттаскивали в стороны его неуступчивых товарищей, ошарашенный Гривна медленно поднимался со своего шикарного кресла, а прямо из стены в облаке морока выплывал демон зла, хищно протягивая лапы ко всем одновременно.

Секунды превратились в вечность, но только не для Максима, знавшего, что сейчас произойдет. Гривна, как и за сутки до этого Барыло, замер над столом, а потом завыл и стал задыхаться, разрывая рубашку у ворота. Пятеро охранников, висевшие на хранителях, уронив оружие, как в замедленной съемке оседали на пол, не отрывая глаз от наползавшего на них ужаса.

Не теряя драгоценных мгновений, Максим швырнул столбенеющих друзей к дверям, заставил себя не смотреть в морок, накрывший половину кабинета, схватил со стола ларец и сундук, перепрыгнул через лежавшие на полу тела, выпихнул соратников и себя в коридор и мстительно захлопнул за собой дверь, за которой вовсю бушевало инферно. Впихнув реликвии Богдану и Орне, Максим трясущимися руками выхватил из куртки пузырек с травами и нашатырем и сунул его в носы друзьям, пытавшимся войти в стены. Взгляд дорогих товарищей ожил, и трое хранителей, качаясь, вышли из Комитета на полную охраны Банковую, о преодолении которой историк старался не думать.

«Хонда» и «Крузер» так и стояли у входа, а на хранителей, за спинами которых раздавался уже не вой, а дикий рев, накатывалась волна охраны, и сотник, с трудом держа сундук в дергающейся руке, второй пытался достать из кобуры пистолет. Максим понял, что уйти им не дадут, и в отчаянии поднял глаза к равнодушному небу.

Слева от входа из ниоткуда появилась разъяренная Солоха, а за ней боевым ромбом двигались конотопские ведьмы, и воздух на Банковой уже дрожал и переливался, как ртуть. Неведомо как хранители оказались внутри ромба, который плыл к лестнице справа. Семеро колдуний, дорвавшиеся до своего любимого дела, начали в треугольнике вести свой шабаш.

Первые три добежавших охранника с размаху врезались в каменную стену и ватными грушами сползли на асфальт, уронив оружие. Семеро других с что-то кричавшим начальником, разобранных ведьмами по одному, вдруг зависли в окутавшем улицу мареве и парализованные рухнули на мостовую. Два задних шкафообразных существа успели направить пистолеты на Максима и Богдана, но Солоха и старшая ведьма уперлись в них пылавшими взглядами и за тридцать метров до цели сбили прицел. Пули ушли вверх, выбив крошки из стены Комитета.

Солоха роняла погоню на асфальт улицы, а боевой ромб с хранителями внутри быстро спускался по лестнице к театру Франко. Поддерживая приходящих в себя друзей, Максим оглянулся. Сквозь мерцающее марево на Банковой лежали все, кто попер на хранителей, потеряв человеческий облик, а что творилось в Комитете, внутри которого все ревело и рычало, можно было только представить. Максим содрогнулся, вспомнив улыбку морока. Вы, панята, висите на нас своим необъятным желудком, облопаетесь теперь нашего сала!