Павел Брянцев - Литовское государство [От возникновения в XIII веке до союза с Польшей и образования Речи Посполитой и краха под напором России в XIX веке] [litres]

Между тем сейм, утвердивший договор с Пруссией, под влиянием французских революционных идей решился произвести в своем государстве коренные преобразования; с этою целию 3 мая 1791 г. он обнародовал акт, известный в истории под именем акта «конституции 3 мая». В силу этого акта в Речи Посполитой устанавливалось наследственное правление, объявлялась свобода вероисповедания, уничтожалось право срывать сеймы, все состояния становились равными пред законом, мещанам открыт был доступ к шляхетству и т. п. [355]Но многие из сеймовых членов остались недовольны «конституцией 3 мая», тем более что она и объявлена-то была в то время, когда налицо не было всех депутатов. Во главе недовольных были Броницкий, Феликс Потоцкий и Ржевусский. Тогда же они в г. Торговицах (Киевской губ.) составили вооруженную конфедерацию, с целию уничтожить эту «конституцию», и обратились за помощью к русской императрице. Теперь для Екатерины II была самая благоприятная минута «возвысить тон в Польше» и отомстить за оскорбление: она как раз в это время самым блистательным образом кончила вторую войну с Турцией.

В начале мая 1792 г. две русские армии, одна под начальством Кречетникова, а другая – Коховского, вступили в пределы Польского государства, о чем русский посол при варшавском дворе Булгаков и заявил польскому правительству. Перепуганные министры и сенаторы обратились за помощью к прусскому королю Фридриху Вильгельму II, надеясь получить ее на основании союза, заключенного с ним в конце 1788 г. Но прусский король не только отказал в помощи, но явно стал на сторону России. Дело в том, что Фридрих Вильгельм II незадолго до этого сблизился с Россией; причиною сближения была французская революция, принявшая в это время в Париже грозные размеры; но, впрочем, была и другая причина сближения: Россия обещала Вильгельму II, если он вступит в союз с Россией против Польши, Торн и Гданьск (города на Висле) с их округами, чего раньше он напрасно добивался от Польши.

Получивши отказ Пруссии, польское правительство хотело было попытаться помощи у Австрии, но и там потерпели неудачу: та же французская революция, которая сблизила Пруссию с Россией, была причиною того, что Австрия думала только о том, как бы революция не вспыхнула внутри ее, и по этому поводу все свое внимание сосредоточила на Франции и на поведении своих подданных, особенно на жителях Ломбардии, которые сильно тревожили ее своими поступками.

Предоставленные собственным силам, поляки решились одни защищаться против России. Они двинули свои войска под начальством двух лиц – Понятовского, племянника короля, и Костюшки. Но так как польская армия была почти не дисциплинирована и плохо вооружена, то при встрече с русскими войсками постоянно терпела поражения, и русские генералы, таким образом, скоро овладели Вильною, Гродною, Подольем и Волынью, а 10 августа 1793 г. заняли и Варшаву.

После этого новый раздел Польши был решен. На этот раз он произошел только между Россией и Пруссией. По сему разделу Россия взяла себе области Волынскую, Подольскую и Минскую; а Пруссия то, что ей было обещано и чего она добивалась раньше, то есть Торн и Гданьск с их округами.

Для формального подтверждения сего раздела созван был сейм из польско-литовских депутатов в Гродну. Уполномоченным со стороны России явился Сивере, а Пруссии – Бухгольц. 13 сентября открылось заседание по сему вопросу. Предложения России относительно уступки Волыни, Подолья и Минской области не встретили почти никаких возражений. Но лишь только приступлено было к уступке земель Пруссии, то поднялся страшный крик, – и понятно: к Пруссии отходили кровные владения Польши. Сивере принужден был прибегнуть к силе: он арестовал четырех депутатов самых буйных. Испуганный сейм просил позволения отложить решение сего вопроса до следующего дня, ссылаясь на свое утомление. Это им позволено было. Сеймовые члены, как кажется, хотели воспользоваться наступавшею темнотою ночи, чтобы уехать домой, но это оказалось невозможным: вся Гродна была оцеплена русскими войсками. На следующий день, это было 14 сентября, сеймовые члены волею или неволею опять собрались в залу заседаний. Когда приехал Сивере и потребовал утверждения за Пруссией земель, взятых ею от Польши по второму разделу, то произошла смешная и в то же время любопытная сцена: ни один из депутатов не сказал на это ни слова – все сидели как окаменелые: ясно было, что депутаты думали отмолчаться; но Сивере им объявил, что не выпустит их до тех пор, пока не заговорят и не исполнят того, что от них требуется. Прошел день – молчание, настала ночь – молчание, пробили полночь – молчание; вдруг в три часа ночи среди гробовой тишины раздался голос одного из депутатов: «Молчание есть знак согласия». Тогда сеймовый маршал, воспользовавшись этою оригинальною развязкою, спросил членов собрания: уполномочивают ли они утвердить за Пруссиею те земли, которые она взяла? И когда после троекратного вопроса не получил ответа, то сказал, что сейм на желание Пруссии изъявил свое полное согласие. Тем и кончилась эта комедия: Пруссия была удовлетворена.

На другой день поляки заключили с Россиею отдельный договор, по которому обе державы взаимно гарантировали целость своих европейских владений и обязались помогать вооруженною рукою одна другой в случае нападения врагов, причем главное начальство над войском предоставлялось той державе, которая выставит больше войска; кроме того, Россия могла во всех нуждах и случаях вводить свои войска в Польшу; затем, без ведома России Польша не могла заключать союза ни с какою другою державою, и, наконец, без согласия императрицы Польша не имела права ничего изменить в своем внутреннем устройстве. Этот договор, очевидно, ставил Польшу в отношении к России в вассальную зависимость.

«Так произошел второй раздел Польши, доказавший прежде всего, что в Польше не было народа, – говорит профессор Соловьев, – народ молчал, когда шляхетские депутаты волновались в Гродне вследствие требований России и Пруссии. Сказались следствия того, что в продолжение веков народ молчал и шумел только один шляхетский сейм, на нем раздавались только красивые речи. Но такое явление не могло быть продолжительно, и сейм принужден был онеметь, потому что все вокруг было немо. Быть может, некоторые будут поражены этим немым заседанием сейма, – продолжает Соловьев, – быть может, у некоторых возбудится сильное сочувствие к онемевшим депутатам; но разве их не сильнее поражает еще более страшное онемение, онемение целого народа? Разве они не видят, – заключает профессор, – в онемении депутатов последнего сейма только необходимое следствие онемения целого народа!»