Павел Брянцев - Литовское государство [От возникновения в XIII веке до союза с Польшей и образования Речи Посполитой и краха под напором России в XIX веке] [litres]

О казни одного из ксендзов, именно Ишоры (его расстреляли), очевидец рассказывает так: «20 мая, в 10 ч. утра, сидя у себя дома, я был поражен отдаленным звуком барабана и военных рожков; звук этот все приближался, и с ним рос гул толпы. Все всполошились и бросились к окнам; по узкой Доминиканской улице (теперь Благовещенской) приближалась процессия: вели на казнь ксендза Ишору. Впереди ехали жандармы и казаки, далее окруженный солдатами бодро шел высокий молодой ксендз приятной наружности; рожки уныло играли; рядом с осужденным шел духовник, а за процессией и вокруг нее кипела необозримая толпа. Большая часть женщин была в черных платьях и громко рыдала. Никто не думал, что наше правительство решится на казнь, и сам Ишора, как после было известно, не думал этого, а потому и шел так бодро и смело; Ишора воображал, как и все поляки, что казнь будет примерная, то есть подведут его к позорному столбу, прочитают его вину, сделают холостые выстрелы и отпустят. Но когда раздался залп выстрелов и около столба глазам окружающих представился окровавленный труп Ишоры, то ужасу не было конца». Через два дня казнили другого ксендза, Земицкого.

Михаил Николаевич в своих записках сообщает, что манифест 19 февраля 1861 г. о прекращении крепостного права по слабости самого начальства во многих местах Северо-Западного края не был даже введен в действие. В некоторых местах крестьяне еще в 1863 г. отправляли помещикам барщинную повинность. Но нашлись в этом крае и такие места, где положение 19 февраля было превратно истолковано польскими помещиками крестьянам. При составлении уставных грамот у крестьян отняты были, говорит Михаил Николаевич, лучшие земли и обложены высокими оброками, превосходящими их средства; при этом крестьянам объявлялось, что в сем только и заключалась царская милость и что если они, крестьяне, пойдут в мятеж, то получат даром все земли и ничего не будут платить.

Галицкая резня была в Австрии, в Галиции. Там в 1848 г. польские помещики подняли бунт против австрийского правительства; они хотели освободиться от него. Когда донесли об этом австрийскому министру Меттерниху, то он сказал во всеуслышание: «Я усмирю бунтовщиков, не потеряв ни одного солдата и не истратив ни одного гульдена»; так и было: Меттерних подбил крестьян против помещиков, и те их перерезали; мятеж прекратился.

В феврале 1863 г. были вызваны в Вильну почти все помещики и мировые посредники для обсуждения положения крестьян и их отношения к помещикам, но вместо того они занялись, как впоследствии сделалось известным, установлением общего правила для мятежа; тогда же они постановили устроить и вышеозначенную манифестацию, то есть договорились все сообща подать в отставку.

Среди предводителей дворянства главными действующими лицами были двое: минский – Лаппа и гродненский – граф Старжинский. Первый после суда был отправлен в Пермскую губ. на поселение, а второй – в Бобруйскую крепость.

Примечание. Старжинский – один из главных мятежников польского восстания 1863 г. Он еще раньше этого, именно в сороковых годах, участвовал в политическом заговоре, за что сослан был в качестве рядового солдата на Кавказ. Но в 1856 г. был помилован. С 1861 г. состоял исправляющим должность предводителя дворянства в г. Гродне. Будучи от природы человеком умным, хитрым и ловким, он сумел войти в доверие многим высокопоставленным лицам в Петербурге, например министру внутренних дел и шефу жандармов. При посредстве сих двух высокопоставленных лиц граф Старжинский представил русскому правительству проект, в котором доказывал, что необходимо отделить Литву от России и соединить ее с царством Польским, так как, по его словам, этим самым только и возможно будет прекратить волнение в Литве и расположить к себе поляков. Старжинский был даже представлен государю и читал ему свой проект. В 1862 г. он сопровождал государя в Москву и там, имея доступ к нему, постоянно при разговоре старался доказать, что смирить поляков можно только кротостию и уступчивостию, а также восстановлением границ Польши в пределах 1772 г.

Такое внимание русских властей к Старжинскому настолько сделало его гордым и заносчивым, что он, прибывши в Гродну, не хотел и знать генерал-губернатора. С возвращением из Москвы Старжинский сделался оракулом всей польской интеллигенции Северо-Западного края; все они на него смотрели, как на будущего избавителя их от «москалей». Когда же вспыхнул мятеж, то Старжинский стал действовать решительнее: он написал в Петербург два дерзких письма. В этих письмах он обвинял правительство в допущении будто бы демократических начал и в вооружении крестьян против помещиков, а также в принятии строгих мер против поляков и гонении в Северо-Западном крае всего польского, причем заявлял, что вследствие всего этого он, Старжинский, не считает себя обязанным служить правительству в качестве предводителя дворянства и слагает с себя сие звание. Вместе с этим он сообщил о сем и всем уездным предводителям дворянства Гродненской губернии, чтобы и они последовали его примеру, что действительно те и сделали.

Получив отставку и проживая в Гродне, Старжинский всею душою предался мятежу. Генерал же Назимов, находя пребывание его в Гродне вредным для края, просил министра внутренних дел подвергнуть его аресту или выслать куда-нибудь. Но ответа не успел получить: приехал Муравьев. Муравьев же по прибытии своем в Вильну немедленно приказал арестовать Старжинского и передать военному суду, который и приговорил графа к каторжным работам, но в Петербурге ему смягчили наказание: заключили в Бобруйскую крепость.

Чтобы парализовать вредное влияние католического духовенства на народ, Михаил Николаевич поручил его строгому наблюдению местных властей.

Члены благотворительного общества имели в городах Литвы и собственные дома будто бы для призрения бедных, а на самом деле там почти никто не жил. Они устроены были тоже для отвода глаз правительству.

В своих записках Михаил Николаевич весьма резко отзывается о многих деятелях того времени; он называет их космополитами, чуждыми любви к России. Некоторых из них он даже прямо обвиняет в содействии польским революционерам касательно избежания ими законной ответственности. Насколько это справедливо – мы, конечно, судить не можем, это дело будущего историка.

Имена лиц, как сочувствовавших, так и не сочувствовавших Муравьеву, упомянуты в его «Записках».

Первый сочувственный адрес вместе с иконою архангела Михаила Муравьев получил от московского митрополита Филарета. По словам самого Муравьева, адрес этот был дли него «небесным даром», потому что он сильно поддержал нравственно Михаила Николаевича в его трудной борьбе с крамолою.