Луи Буссенар - Избранные произведения. III том [компиляция]

Через пять минут появился слуга, эскортируемый Мадленой. Служанка оказывала ему такие почести, словно сопровождала самого губернатора.

— Господин шевалье [1326] Шевалье (буквально: «рыцарь», «кавалер») — в королевской Франции это слово употреблялось как для обозначения нетитулованных дворян, так и при обращении к младшим сыновьям аристократов, которые, по праву майората, не имели права на отцовский титул при жизни старших братьев. меня спрашивали?

— Да, голубчик, завтра на рассвете ты отправишься в Монгон и скажешь фермеру Пьеру Лежену, что в десять часов я жду его у нотариуса. А на обратном пути заедешь к нотариусу. Ясно?

— Да, господин шевалье.

— Можешь идти.

Проснувшись на следующее утро, Валентина с удивлением обнаружила на окне грифельную доску, которой еще накануне вечером там не было. Открыв окно, девушка взяла доску и увидела написанные на ней буквы. Прочитав странное послание, Валентина окончательно растерялась: «Ни под каким видом не покидайте замок, ибо здесь вы в безопасности. Вас оберегают».

Ни подписи, ни каких-либо иных пометок.

Привыкнув к осторожности, Валентина вытерла доску, положила ее на подоконник и принялась размышлять о странном послании, задаваясь вопросом, как оно попало к ней на второй этаж, причем совершенно бесшумно — ночью все собаки молчали. Внезапно она вспомнила о существе, которое окрестные жители звали привидением Ружмона, и на губах ее мелькнула меланхолическая улыбка. Взволнованная полученным сообщением, идущим вразрез с приглашением аббата Фарронвиля, раздумывая, не кроется ли тут ловушка, она решила никому ничего не говорить и ждать развития событий.

В это же самое время слуга, посланный аббатом в Монгон, галопом влетел во двор, соскочил с коня и, не дождавшись конюха, чтобы отдать ему поводья, как это пристало слуге из хорошего дома, взволнованно помчался к парадному крыльцу. Проворно взбежав наверх, слуга влетел в комнату к хозяину. На лице его был написан ужас.

— Ах, это ты, Любен… Ты был в Монгоне?

— Да, господин шевалье.

— Что случилось? Ты бледен, дрожишь… уж не заболел ли ты?

— Прошу прощения, господин шевалье, но я только что видел такие ужасы…

— Ну же, возьми себя в руки, — продолжал аббат, который, несмотря на всю свою строгость, всегда хорошо обращался со слугами. — Ты был у нотариуса?

— Да, господин шевалье.

— А у Пьера Лежена?

— Увы, да, господин шевалье.

— Как это понимать? С ним что-то случилось?

— Я видел его труп, и в таком состоянии!

Насмерть перепуганный Пьер Лежен, фермер из Монгона, хотел, как известно, продать ферму и бежать в город, где надеялся почувствовать себя в безопасности. С тех пор как он мужественно отразил нападение бандитов, фермер совершенно потерял покой. Он прекрасно понимал, что бандиты, затаив на него злобу, рано или поздно, силой или хитростью возьмут кровавый реванш. Мысль эта преследовала его днем и ночью и приводила в ужас.

Работники, несмотря на всю преданность, заявили, что не станут больше у него работать. Если до сих пор все держались вместе, а временами даже выказывали весьма редкую для Боса храбрость, теперь никто больше не хотел рисковать жизнью ради защиты чужих интересов. Кроме того, ночные караулы были крайне утомительными, а их волей-неволей приходилось нести. Люди начинали понимать, что от постоянных тревог, страха, прогонявшего и сон и аппетит, они вскоре рухнут в изнеможении. Значит, надо было избавляться от фермы. И Пьер Лежен решился на эту жертву, мучительную для крестьянина, искренне привязанного к земле.

Найдя покупателя в лице аббата Филиппа, фермеру оставалось только распродать скот и урожай. Лошадей, коров и овец можно было пока раздать соседям, в ожидании когда найдутся настоящие покупатели, — с этим особых сложностей не возникало. Оставался урожай. И тут подвернулся торговец, человек, называвший себя Кузеном, с которым Пьер Лежен уже не раз заключал сделки.

Кузен, толстый берриец, краснолицый пьяница, круглый и добродушный, два-три раза в год объезжал фермы Боса, продавал овец, покупал зерно и платил наличными, отчего пользовался уважением клиентов. Его предложение купить все разом было для фермера большой удачей, хотя он прекрасно понимал, что Кузен просто хочет воспользоваться, может быть, даже злоупотребить его положением. Но, торопясь уехать, Лежен был расположен к уступкам — страх жег ему пятки.

Прежде чем приступить к торгу, как обычно, сели за стол. Жирный гусь на вертеле, фрикасе из курицы, копченые колбаски для аппетита и несколько графинчиков ашерского вина — промочить горло. После обеда перемерили пшеницу, рожь, овес и ячмень и ссыпали в мешки.

Начался затяжной торг, без которого у крестьян не обходится ни одна сколько-нибудь значительная сделка. Сначала о деле вообще речи нет. Просто все едят и пьют, и — можете поверить! — в изрядном количестве. Каждый кусок обильно запивают, чокаясь по любому поводу и поднимая узкие стаканы с толстым дном, как пристало экономным амфитрионам. В этот раз тоже говорили о солнышке и дожде, о холоде и жаре, о тяжелом времени, о бандитах, разоряющих край. Кузен, страшно боявшийся разбойников, рассказал две истории, от которых у слушателей мурашки забегали по коже.

Время шло, пища постепенно исчезала, графинчики пустели. Вот уже молодое вино с ашерских виноградников разгорячило умы, собеседники стали более красноречивыми и начинали делать первые скромные намеки на предстоящий торг.

— Зерно-то нынче дорого, — говорил Кузен, кивая головой, — а везти его и того дороже.

— Зато, что ни возьми, первый сорт, — утверждал Пьер Лежен, — без мякины, дважды просеяно, отборное, без мусора. Такое стоит двадцать ливров мешок.

— Ассигнатами! [1327] Ассигнаты — бумажные деньги, выпускавшиеся во времена Французской буржуазной революции. Впервые напечатаны в 1789 г. Находились в обращении вместе с металлическими монетами. — с громким смехом предложил Кузен.

— Ассигнатами? Нет, так дело не пойдет… Да мыши это зерно едят и облизываются словно на сыр или сало. Ни лиара не уступлю, лучше уж и впрямь скормлю мышам.

— Посмотрим! — многозначительно заявил Кузен, вытащив из своего чемодана несколько увесистых мешочков с деньгами и положив их на стол.

Это было нужно, чтобы раззадорить фермера. Вид живых денег располагает к уступкам.

— Выпьем по стаканчику, — продолжал Лежен.

— Да хоть десять стаканчиков! Доброе вино улучшает пищеварение и способствует делам.

— Эй, Розали, детка! Возьми большой кувшин и нацеди нам трехлетнего винца из той бочки, что стоит в левом углу погреба.

Служанка фермера взяла дубовый жбан, стянутый обручами из красной меди, вмещающий никак не меньше восьми литров, откинула крышку люка и спустилась в погреб. Собрались работники — попробовать вино. Сегодня они последний день работали на ферме, завтра усадьба больше не будет принадлежать Лежену. Хозяин предложил работникам выпить, и те не чинясь согласились. Стаканы пустели один за другим — вино трехлетней выдержки действительно оказалось превосходным.