Луи Буссенар - Избранные произведения. III том [компиляция]

Более того, одно-единственное слово могло положить конец отчаянию гражданина Бувара и его жены, оплакивавших исчезнувшего сына, но это слово никем не было произнесено. Невероятно, но проворные и ловкие Питуа и Блэрио не переслали коротенькую весточку несчастным родителям. А если могли, то не хотели или даже не думали об этом. Как подобная забывчивость или упрямство могли сочетаться с необыкновенной самоотверженностью?

Капитан, лежавший в горячке, с обметанным ртом и воспаленной головой, не мог обратиться к Блэрио и Питуа с просьбой известить и успокоить своих родных, но постоянно звал отца и мать с такой тоской и тревогой, что одно это должно было бы побудить лесорубов к действию.

Но они ничего не предпринимали! Оставив супругов Бувар во власти отчаяния, они окружили их сына такой самоотверженной заботой, которая, запоминаясь на всю жизнь, вызывает в сердце того, кому довелось испытать ее живую благодарность. Среди едва различимых, невнятных восклицаний, вызванных жестокими страданиями, бессвязных и бессмысленных слов постоянно звучало еще одно имя, всплывающее на поверхность памяти, словно обломки после кораблекрушения, — имя женщины. Дрожащим голосом, чуть слышно капитан восклицал в бреду:

— Рене!.. О, Рене!

Блэрио, несмотря на всю свою индейскую бесстрастность, был взволнован до глубины души. Его суровое решительное лицо с правильными чертами, искаженное затаенным страданием, просветлело. Он держал похудевшую влажную руку раненого в своей, которую не смогли изуродовать мозоли от ножа и топора, и с жалостью бормотал:

— Бедненький… — словно обращаясь к ребенку, находящемуся на его попечении, которого он защищал, как добрый великан.

— Рене, моя Рене! — лепетал капитан. — Она благородна, а кто я? Между нами пропасть… Рене де Буан… Я безумец!.. Несчастный Бувар!..

Затем раненого охватывал внезапный гнев, накатывавший ужасными приступами безумия, против которых ничто не помогало. Нередко приходилось применять силу. Капитан сердился на Блэрио, бранился, не хотел глотать микстуры, не давал обрабатывать рану.

Блэрио с бесконечной добротой пытался всеми мыслимыми способами успокоить несчастного и, не преуспев, применял военную хитрость.

— Вот, — говорил он мягко, — выпейте это.

— Нет! Нет! — кричал Леон.

— Рене просит вас! Слышите, Рене требует!

О, сила, заключенная в имени любимого существа! Произнесенное возле уха несчастного страдальца, оно имело поистине волшебное действие — лицо, искаженное гримасой боли, освещалось слабой улыбкой, губы, сведенные судорогой, разжимались и раненый принимался жадно пить — ведь Рене этого хотела.

Но вот луч разума пробился сквозь бурное море бессвязных мыслей, бушующих в воспаленном мозгу. Леон узнал Блэрио, чей суровый взгляд на мгновение затуманила слеза.

Капитан с трудом выговорил:

— Благодарю… за все… Почему вы так добры ко мне? Я всегда вижу вас рядом.

— Молчите. Тишина и полный покой! — потребовал Блэрио. Минутное волнение миновало, губы его горько сжались и лицо омрачилось.

— Но… — попытался вставить раненый.

— Так велел доктор! — решительно прервал его Блэрио.

Однако просветление длилось недолго. Рассудок вновь затуманился, кошмарные видения вернулись.

Доктор, как и обещал, приехал на четвертый день или, точнее, ночь. Он нашел, что состояние больного не изменилось и по-прежнему остается крайне тяжелым. Гроньяр заявил, что воспалительные процессы развиваются как обычно, сменил повязку и заявил, что теперь невозможно сказать, каким будет исход.

Выполнив профессиональный долг, Гроньяр перекинулся несколькими словами с друзьями, упомянув об ашерских событиях последних дней, — приезде бродячих актеров, оказавшихся бандитами, представлении в церкви и произошедшем затем разграблении города. Все это случилось именно той ночью, которая предшествовала покушению на капитана, поэтому не было ничего удивительного в том, что Блэрио и Питуа, жившие в полном уединении и выходившие лишь по ночам, еще ничего не знали. Гроньяр рассказал обо всех обстоятельствах недавней трагедии, которая, казалось, живо заинтересовала отшельников, и добавил:

— Все свободные отряды жандармерии и национальной гвардии подняты на ноги. Лес и поля прочесывают до сих пор, но сомневаюсь, что они хоть что-то найдут.

— Или же эти болваны похватают кого попало, — сказал Питуа, — и посадят под арест какого-нибудь бедолагу, который и вовсе тут ни при чем.

— Тупицы! Ничего не соображают, — мрачно добавил Блэрио. — Вот если бы взялись изловить всю банду…

— Хватило бы и двадцати человек с хорошим командиром, — откликнулся Питуа. — Да таких трусов, как здесь, поискать надо. Подумать только, когда напали на капитана, мы с Блэрио вдвоем уложили целый десяток. Они и пикнуть не успели. Да еще и Мусташа с нами не было.

— Теперь нам покою здесь не будет, — проворчал Блэрио. — Надо перенести капитана в другое убежище.

— Далеко? — спросил доктор, который, казалось, не считал удивительной такую тягу к одиночеству.

— В Тресонвильский лес, — отозвался Питуа. — По вечерам нам нужно бывать в Ашере, так что это место и нам бы подошло.

— Убежище отсюда в одном лье с четвертью, — задумчиво сказал Гроньяр, — если раздобыть носилки и одеяла, мы сможем донести туда капитана.

— Отлично! Когда вы вернетесь?

— Через десять дней. Но если нужно, приеду раньше.

— Через неделю, — сказал Блэрио. — Когда в Ашере пробьет восемь вечера, кто-нибудь из нас встретит вас за фермой Лаборд и проведет в убежище.

— Решено. До встречи, друзья!

— Счастливого пути, господин Гроньяр!

Когда Питуа, провожавший доктора до дороги, вернулся, Блэрио коротко сказал:

— Собирайся.

— Что, прямо сейчас?

— Да! Нужно сделать носилки.

Без лишних слов они выбрались из подземного укрытия и при свете звезд принялись собирать распиленные ветки. Несмотря на кромешную тьму, это не заняло и десяти минут. С необыкновенной ловкостью жерди были оструганы, укорочены и подогнаны одна к другой. Оставалось лишь соединить их — и носилки готовы. Хотя в хозяйстве Блэрио и Питуа не было ни веревок, ни гвоздей, это не остановило работу. Разве под ногами дровосека не валяется множества «винтиков» из кривых сучков, которые прочно скрепляют любую конструкцию? Дно короба, сплетенного из веток, выстелили сеном и мхом. Хорошенько закутав раненого в шкуры и свою куртку, Блэрио вынес капитана наверх и опустил на носилки. Старательно завалив ветками и замаскировав вход в подземелье, друзья подняли раненого и отправились в путь, стараясь шагать в ногу.

Выйдя из леса, они бодро двинулись прямо через поля, не останавливаясь и не оступаясь. Мусташ, хорошо знавший дорогу, словно дозорный трусил впереди. Идти приходилось очень осторожно, чтобы не трясти носилки с раненым, тем не менее друзья всего за час добрались до Тресонвильского леса. Оказавшись посреди огромной поляны, занимавшей не меньше двухсот арпанов, они нырнули в небольшую лачужку, вход в которую зарос ежевикой и дикой травой, и по разбитым ступенькам спустились в погреб, откуда пахло плесенью. Блэрио нес капитана, а Питуа носилки, решив не оставлять их наверху.