Луи Буссенар - Избранные произведения. II том

От грубого прикосновения ребенок жалобно заплакал и засучил ножками.

— Эге, малец, давай-ка без музыки, не то я тебя придушу…

Горестный протест малыша, стон раненой птицы, эхом отозвался в сердце Марии и на какое-то мгновение возвратил ее к жизни. Увидя обожаемое существо в грязных руках бандита, она, собравшись с силами, вскочила на ноги и, обретя в приступе отчаяния голос, закричала:

— На помощь! Держите убийцу!

Похититель грубо выругался и, не зная, как заставить замолчать мужественную девушку, схватил ребенка за ножки и безо всякого усилия взмахнул крошечным тельцем так, как если бы намеревался размозжить младенцу голову о стенку.

Он прорычал в бешенстве:

— Еще раз пикнешь, и я разобью ему череп, как яичную скорлупу!

Обезумев от ужаса, побежденная Мария упала на колени и, воздев руки, стала умолять его:

— Помилуйте! Пощадите! Не причиняйте ему зла!

Она была восхитительна в своем горе: лицо — белее полотна, огромные черные глаза — полны слез, густые золотые волосы разметались по плечам.

И снова ее красота поразила бандита.

— Экая милашка, — пробормотал он на своем отвратительном жаргоне. — Вот как стукнет ей двадцать один год, я, пожалуй, возьму ее в жены. Ладно, поболтали, и хватит. Воробушек у меня, пора уносить ноги.

Негодяй завернул ребенка в стеганое одеяльце из голубого атласа и вознамерился покинуть помещение тем же путем, каким в него проник.

Сцена эта, долгая в пересказе, на самом деле длилась не более трех минут.

Марии до сей поры казалось, что она имеет дело с заурядным вором, который, пользуясь отсутствием хозяев, решил вторгнуться в частный дом и его обчистить. Она, несмотря на испытываемый ужас, искренне полагала, что злоумышленник решил ее припугнуть с помощью ребенка. Но, увидев, что тот собирается унести младенца с собой… уйти с ним куда-то в ночь… Девушка подумала, что сестру и зятя, на долю которых выпали тяжелейшие испытания, снова постигнет тягчайший удар, и все ее естество возмутилось.

Нельзя отдавать Жана!

Горячечное исступление охватило девушку. В ней вспыхнула жажда убийства — она испытывала наслаждение, представляя, как бандит будет истекать кровью.

Мария и думать забыла о револьвере князя, которым, кстати говоря, не умела пользоваться. Взгляд ее упал на миниатюрные ножницы для рукоделия. Тоненькие стальные лезвия… Проткнуть ими обидчика… Вонзить их в него, вонзить и не отпускать…

Девушка схватила маленькие ножницы и с яростным криком ринулась на бандита. Она стала колоть его прямо в лицо и наконец ткнула ножницами над глазом. Теплая кровь обагрила ее руки. Бандит застонал от боли, а Мария продолжала разить его, стараясь выколоть глаза или проткнуть горло.

— Жан! Отдайте Жана! Верните его мне! Сейчас прибегут люди! Вам не забрать его!

Малыш тоже пронзительно вопил.

Просто удивительно, что челядь не слышала криков.

Бандит, ошеломленный этой бешеной атакой, сказал себе:

— Пора с ней кончать, или меня схватят…

Крепче зажав в левой руке по-прежнему завернутого в одеяльце ребенка, он взмахнул ножом и вонзил его по самую рукоять в грудь Марии.

Девушка почувствовала холод, пронзающей ее плоть стали, зашаталась и с помутившимся взором рухнула на ковер, сдавленно простонав:

— Он убил меня… Господи, сжалься надо мной…

Убийца хладнокровно обтер небесно-голубым одеяльцем красное, дымящееся лезвие и, глядя на неподвижную мраморно-белую жертву, лежащую у его ног в растекающейся луже крови, пробормотал:

— Жаль все-таки, что пришлось ее прикончить… Люблю я красивых женщин, да и сердце имею чувствительное…

Он вылез в окно и исчез, оставив после своего вторжения пустую колыбель и распростертую Марию, очевидно бездыханную.

К окну, расположенному на втором этаже, была приставлена лестница. Бандит медленно спустился в сад, окружавший особняк Березовых по авеню Ош, в самом сердце Елисейских полей [625] Елисейские поля — одна из центральных улиц Парижа. . Внизу лестницы его ждала закутанная в белое фигура. В неярком свете звезд с трудом можно было различить женский силуэт.

— Это ты, Фанни? — шепотом спросил бандит.

— Я, Бамбош. Наконец-то дождалась, пока ты управишься.

— Ты хорошая девушка, Фанни. Я знал, что могу на тебя положиться.

— Ты меня по-прежнему любишь, правда?

— О да… Да, конечно… Ты сама знаешь… Однако сейчас не время разводить антимонии [626] Антимония — пустые разговоры, болтовня. касательно чувств… Пролился клюквенный сок… [627] Кровь.

— Ты убил сестру…

— …Сестру княгини… Красавицу Марию…

— О Бамбош… Ты же поклялся, что только выкрадешь младенца…

— Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.

— Но ты хотя бы не причинил зла бедному малышу? Я так привязалась к нему за те три месяца, что служу в гувернантках…

— Сначала обделаем дельце и выкачаем кучу денег из его безутешных родителей.

— Куда ты потащишь мальчишечку?

— К мамаше Башю… Чмокни его и прощай!

— Когда я тебя снова увижу?

— Точно не знаю. Будь осторожна, сразу же ложись в постель и спи без задних ног.

— Я сказала, что мне нездоровится…

— Вот и ладно! Скоро здесь поднимется дьявольский переполох. Так что я минут через сорок непременно должен попасть в театр «Водевиль» — надо, чтобы меня видели в ложе, соседней с ложей Березовых. До скорого, Нини!

Странное дело, но вполне понятное для тех, кто хорошо знает детей, — тепло укутанного маленького Жана вскоре укачало, и он заснул на руках убийцы.

Это обстоятельство благоприятствовало злодеям, помогая одному скрыться, а другой вернуться в свою комнату, чтобы разыгрывать комедию.

Похититель повел себя как человек, превосходно знающий расположение усадьбы, — пересек сад и достиг выходящей на улицу Бокур маленькой калитки, в которую заранее вставил ключ.

Перед калиткой стояла низкая двухместная карета, запряженная гнедой. Бамбош распахнул дверцу и бросил кучеру:

— Сам знаешь куда, и поживее!

Затем откинулся на подушки, держа ребенка на коленях.

Экипаж рванул с места.

Карета, уносившая Бамбоша и ребенка, выехала на улицу Дарю, свернула на бульвар Курсель и, не сбавляя скорости, помчалась по улице Лежандр. На углу Сосюр и Сальнев возница, не замедляя бешеной скачки и рискуя опрокинуться, повернул так резко, что задние колеса с грохотом чиркнули о кромку тротуара.

На перекрестке быстро переходила дорогу какая-то девушка с жестяным бидончиком в руках. Будучи, как истая парижанка, уверена, что у нее хватит ловкости славировать между экипажами, каким бы плотным ни было движение, она решила проскочить перед мчащейся каретой. Однако просчиталась — лошадь неслась со скоростью пяти лье в час. Бедняжка метнулась вперед, но, поскользнувшись на брусчатке, воскликнула: