Луи Буссенар - Избранные произведения. II том

Англичане, сардинцы и французы требовали штурма. Русские, настроенные сопротивляться до конца, готовились к безнадежному сражению. Ослабленные голодом, снедаемые болезнями, часто под огнем, они осуществляли два гигантских проекта фортификационных [1633] Фортификация — укрепление и оборудование местности с целью облегчить ведение боя для собственных войск и затруднить его для противника. работ, один из которых своей безрассудной дерзостью в самом деле производил сильное впечатление.

Сначала они соорудили вторую линию укреплений позади Большого и Малого редана на подступах к Малахову кургану. Насыпи, ходы сообщения, казематы, укрепленные бревнами, брустверы с бойницами — все это возводилось под страшным огнем, без передышки, изможденными землекопами и солдатами, которые перемежали выстрелами удары кирки.

Если французы и их союзники захватят — какой ценой! — первую линию, если они форсируют вторую, если они прорвут заслон из человеческих тел, если, наконец, будет потеряно все, кроме чести, лишь тогда те, кто не сложил голову в последней схватке, позволят себе отступить.

Окруженные с трех сторон, русские могли отступить только на север. Но для этого им надо было пересечь — со всем оружием, артиллерией, боеприпасами и прочим багажом — Большой рейд, морской залив шириной около километра, точнее, девятьсот шестьдесят метров.

Что же делать? Гений Тотлебена, преемником которого был назначен генерал Букмейер, нашел выход из положения. Русские построили мост на подвижных опорах из бревен. Мост шириной в пять с половиной метров начали сооружать сразу с двух концов. На севере он начинался у форта Михаила, на юге упирался в форт Николая, и, невзирая на бомбы, ядра, ракеты, невзирая на прибой, зыбь и удары волн, две части моста сближались и наконец соединились.

На это ушло двадцать дней и двадцать ночей сверхчеловеческих усилий.

Дама в Черном знала об этом, во всяком случае в общих чертах, как знали все во французском лагере, несмотря на меры предосторожности, принятые русскими. Донесения шпионов и наблюдения стрелков на аванпостах сводили эти меры на нет. Дама в Черном инстинктивно чувствовала также, что надвигаются серьезные события. Разрываясь между страхом и надеждой, она цепенела в тревожном ожидании, пока не произошло нечто беспримерное, заставившее ее на какое-то время забыть обо всем, даже о тяжком положении святой Руси.

В этот день радостное оживление охватило лагерь. Солдаты носились, размахивая листками бумаги, собирались маленькими группками, обменивались короткими репликами, потом взволнованно читали и перечитывали письма. Почтари, нагруженные корреспонденцией, с раздувшимися сумками, обходили позиции и быстро раздавали письма. Генералы, офицеры, простые солдаты проявляли одинаковую, немного лихорадочную поспешность, и радость их переливалась через край — во взглядах, жестах, восклицаниях.

Прибыла почта из Франции!.. Почта с вестями о близких, а также награды, повышения, переводы и милые пустяки, от которых сильнее бились сердца суровых воинов.

Сержант-письмоносец Первого батальона вручил Буффарику большой конверт, приговаривая:

— Держи, старина, письмо из дома… с тебя причитается.

— Само собой, голубчик! Ставлю выпивку и закусь, какую пожелаешь!

— Договорились! Ты — славный малый!..

Маркитант разглядел адрес, написанный большими размашистыми буквами, и добавил:

— Да это нашей доченьке… вот уж запоет, как жаворонок на рассвете… Пока! Я бегу в лазарет.

Буффарик быстрым шагом направился к бараку, где у постели Дамы в Черном всегда находилась Роза. Дверь из-за жары была широко распахнута. Марселец окинул быстрым взглядом свой мундир и, кашлянув, чтобы дать о себе знать, вошел в комнату.

Дама в Черном, бледная, с лихорадочно горящими глазами, сидела в постели, опираясь на подложенные под голову и плечи подушки. Справа от нее стояла мамаша Буффарик с чашкой бульона в руке, слева — Роза, вооружившись жестяной ложкой, кормила больную этим ароматным бульоном, приготовленным, да как старательно, самой маркитанткой.

— Ну же, мадам, еще глоточек, — приговаривала мамаша Буффарик. — Один глоточек! Он сам проскочит вам в горлышко! Вам это очень полезно.

Ласково и бережно, смягчив даже свой грубый эльзасский акцент, она уговаривала больную, и в голосе ее звучала материнская нежность.

Великолепный Мариус Пэнсон, подняв руку с растопыренными пальцами на высоту бровей, приветствовал их, как приветствовал бы самог о императора или генерала Боске, и не важно, что борода у старшего сержанта была растрепана, а феска съехала на затылок.

Дама в Черном ответила ему дружеским кивком.

— Добрый день, друг мой!.. Какие новости ты принес?

— На войне ничего нового, мадам… Зато я принес письмо из Франции… нашей дорогой девочке. Вы разрешите отдать его Розе?

— Конечно, пожалуйста.

— О, это от дедушки! — радостно вскрикнула Роза при виде крупных каракулей деда.

— От самого дедушки Стапфера, — отозвался Буффарик, — славного старикана, который любит нас от всего сердца и которого мы все обожаем!..

Дама в Черном незаметно вздрогнула:

— Стапфер!.. Эльзасское имя…

— Да, мадам, конечно… Он родом из Эльзаса. Многие знают его… Еще бы — такой удалец и хват! Император Наполеон собственноручно приколол ему орден на грудь… гигант-кирасир генерала Мильо… герой Ватерлоо… Он и сегодня прямой и крепкий, как дуб, хотя ему давно уже стукнуло семьдесят… Но я докучаю вам, мадам, своей болтовней о семейных делах, которые вам ничуть не интересны.

— Вы ошибаетесь, сержант! Все, что касается вас и моей дорогой Розы, мне в высшей степени интересно.

— Вы очень любезны, мадам.

— …А от слова «Эльзас» у меня сжимается сердце, потому что оно пробуждает воспоминания и дорогие и горестные.

— Я прошу у вас прощенья, мадам, если невольно разбередил ваши раны.

— Не будем больше об этом говорить! А вы, Роза, дитя мое, читайте письмо… Я порадуюсь вместе с вами.

Девушка сорвала большую сургучную печать, развернула лист бумаги и своим нежным голоском начала читать:

— «Форт-Вобан, 8 июня 1855 года.

Моя крошка, моя милая Рождественская Роза!»

Что-то вроде придушенного вопля вырвалось из груди Дамы в Черном, и она сказала прерывающимся голосом:

— О, Господи!.. Вы сказали: Форт-Вобан…

— Да, мадам… Дедушка там живет…

— Совсем рядом со Страсбургом… домишко… у дороги в Кель.

— Да, да, там…

— И Роза… Рождественская Роза…

— Да, так дедушка ласково меня называет…

— Силы небесные!.. Там, перед Форт-Вобаном, есть цветник… с зимними цветами… и там эти снежные розы… у них ваше имя… Рождественские розы…