Хелен Пэриш - Краткая история: Реформация [litres]

Постоянное присутствие святых и реликвий в протестантском пространстве показывало, насколько отношения между Реформацией и сверхъестественным зависели от внешних условий, степени открытости для переговоров и наслоения верований, а не от подавления и отрицания. Высмеивание реликвий и других предметов традиционной религии не обязательно устраняло реликвии или чудеса из словаря веры. Жан Кальвин отрицал культ реликвий как «нечестивое загрязнение, которое никоим образом не должно быть допущено в церковь», но непреходящая энергия полемики, направленной против реликвий в послереформационной культуре, превратила их в показатель конфессиональной преданности, изменив, а не отвергнув их духовный и физический смысл. Реликвии и святые наделялись множеством смыслов, а связи между материальными объектами и метафорами оставались предметом споров и обсуждений [402] L. Razzall . “A good Booke is the pretious life-blood of a master-spirit”: Recollecting Relics in Post-Reformation English Writing // Journal of the Northern Renaissance 2, no. 1 (2010): 93–110. . Реликвии и святыни потеряли часть своего обрядового значения, но священные предметы и места сохраняли сверхъестественное значение. Как заметила Александра Уолшем, приобретать священное значение могли не только мощи, но и книги, обложки которых были неотличимы от ковчегов и рак. Лежавшие на алтарях рядом со Святыми дарами книги могли быть «вместилищем божественной силы», а портреты Лютера в Германии периода Реформации приобрели репутацию неопалимой святыни [403] A. Walsham . Jewels for Gentlewomen: Religious Books as Artefacts in Late Medieval and Early Modern England // R. N. Swanson (ed.). The Church and the Book. Woodbridge: Boydell & Brewer, pp. 123–142. . Но придать книге статус реликвии означало сохранение языка традиционного богослужения, одновременно позволяя ему занимать иное пространство. Реликвии стали предметом осмеяния, а позднее – любопытства, но никогда не исчезали материально или символически, были окутаны легендами и традициями, вплетенными в социальную память. Сохранение этой памяти о реликвии способствовало сохранению представлений о святости некоторых материальных объектов [404] D. Lowenthal . The Past is a Foreign Country. Cambridge: Cambridge University Press, 1985, pp. 238–259; J. Fentress and C. Wickham . Social Memory. Oxford: Oxford University Press, 1992. .

Евангелистское осуждение средневекового католического культа предметов не несло с собой полного отказа от них. Действительно, материальные объекты служили строительными блоками в создании конфессионального самосознания посреди догматических споров, оставаясь жизненно важной частью памяти и истории. Реформированная религиозная культура продолжала формироваться посредством материальных предметов традиционной набожности и различных взаимодействий между выживанием, подтасовкой, смещением и истолкованием священного [405] Scribner . The Reformation, Popular Magic, and the Disenchantment of the World, pp. 475–494; Scribner . Reformation and Desacralisation, pp. 75–92; A. Walsham . Introduction: Relics and Remains // Past and Present 206 (suppl. 5) (2010): 9–36; U. Rublack . Grapho-Relics: Lutheranism and the Materialization of the Word // Past and Present 206 (suppl. 5) (2010): 144–166; Walsham . Skeletons in the Cupboard, pp. 121–143. . С учетом этого Даниэль Вулф предполагает, что к концу XVII века большинство протестантов относились к католикам с «добродушным изумлением». Средневековые реликвии постепенно потеряли статус объектов идолопоклонничества и стали предметами антикварного интереса, которые еще надлежало изучать и оценивать, но которым больше не требовалось поклоняться [406] D. Woolf . The Social Circulation of the Past: English Historical Culture 1500–1730. Oxford: Oxford University Press, 2003. . Границы между этим интересом, уважением и поклонением не всегда были строгими, и даже если реликвии больше не являлись предметами богослужения, они сохраняли культурное значение, которое не полностью отделялось от их священного смысла.

Если мощи святых порождали вопрос о статусе усопших, споры о духах и видениях в раннее Новое время выросли из желания объяснить и реформировать феномен «безвременно умерших». Средневековые традиционные знания о духах были неоднородными и изменчивыми, а взаимодействие с умершими отражало потребности и заботы живых, а также их личные, культурные и догматические предпочтения. Упразднение протестантами чистилища стало громким, но двусмысленным заявлением, что во взаимодействии мира живых и мира мертвых для спасения души не может быть ничего хорошего. В этой концепции души мертвых находились вне пределов досягаемости молитв живых, а дела живых были недосягаемы для мертвых [407] Это представление создавало предпосылки для полного исключения мира мертвых из научной картины мира. Мир мертвых существует лишь в сознании людей. . Концепция загробной жизни, в которой не было чистилища, отмела условие страдания в нем душ и создала новую культуру, в которой не было места для блуждающих умерших. Разделяя уверенность евангелической полемики, Кит Томас описывает веру в духов как «тайный пароль, отличающий протестантов от католиков» [408] Thomas . Religion and the Decline of Magic, p. 703. . Английский евангелист Роберт Виздом в полном соответствии с установкой реформаторов достаточно резко заявлял, что «души ушедших не возвращаются, чтобы играть с нами в прятки» [409] P. Marshall . Beliefs and the Dead in Reformation England. Oxford: Oxford University Press, 2002, p. 245. . Реджинальд Скот пришел к выводу, что Реформация подавила широко распространенную веру в привидения [410] R. Scot . Discoverie of Witchcraft, London, pp. 152–153. . Скрибнер утверждает, что отказ от чистилища подорвал само существование духов и духи не пользовались уважением в конфессиональных спорах раннего Нового времени. Действительно, их постоянное присутствие на религиозной и культурной сцене поместило их вне досягаемости доктринальной уверенности [411] R. W. Scribner . Elements of Popular Belief // T. Brady, H. Oberman and J. Tracey (eds.). Handbook of European History 1400–1600, 2 vols. Leiden: Brill, 1994–1995, vol. 1, p. 237. . Чистилища мертвых уже не существовало, но его продолжали видеть.

В результате в раннее Новое время духи оказались в центре оживленных и повторяющихся споров о теологии и географии загробной жизни, природе мертвых и толковании привидений. Рассказы о привидениях были традиционно синкретичными, становясь плавильным котлом, в котором смешивались теологические предположения о происхождении и роли средневековых привидений и более прагматичные пастырские заботы, вызванные стремлением к утешению и безопасности. Эту мощную смесь составляло сочетание протестантских взглядов на Божественное Провидение и присутствие сверхъестественного в мире природы. Духи проникли в литературу и язык как судьи и создатели напряжения и конфликтов, поскольку ниша, возникшая из-за упразднения чистилища, стала пространством, в котором духи еще могли существовать [412] Подробное обсуждение см.: B. Lewis. Protestantism, Pragmatism and Popular Religion: A Case Study of Early Modern Ghosts // Newton (ed.). Early Modern Ghosts, p. 85; J. Bath . “In the Divells likeness”, interpretation and confusion in popular ghosts belief // J. Bath and J. Newton (eds.). Early Modern Ghosts. Durham: Centre for Seventeenth-Century Studies, 2002, pp. 70–78; M. Gaskill . Crime and Mentalities in Early Modern England. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2000. . Мало говорилось об очищении мест, посещаемых духами, – предположительно потому, что обсуждать было нечего, ибо духов не существовало. Но время шло, и становилось очевидно, что духи не обращали внимания на официальное мнение и «продолжали появляться и исчезать, когда им заблагорассудится» [413] T. Brown . The Fate of the Dead: A Study in Folk-Eschatology in the West Country after the Reformation. Ipswich: D. S. Brewer, 1979, pp. 8, 83. . Как заметил Джон Босси, духи умерших, которые посещали живых родственников, были не реальными, а личными и населяли духовное, а не физическое пространство [414] См., например: Marshall . Beliefs and the Dead; B. Gordon and P. Marshall (eds.). The Place of the Dead: Death and Remembrance in Late Medieval and Early Modern Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2000; P. Marshall . Old Mother Leakey and the Golden Chain: Context and Meaning in an Early Stuart Haunting // J. Bath and J. Newton (eds.). Early Modern Ghosts. Durham: Centre for Seventeenth-Century Studies, 2002, pp. 93–109; P. Marshall . Deceptive Appearances: Ghosts and Reformers in Elizabethan and Jacobean England // H. Parish and W. G. Naphy (eds.). Religion and Superstition in Reformation Europe. Manchester: Manchester University Press, 2002, pp. 188–209; P. Marshall . Mother Leakey and the Bishop: A Ghost Story. Oxford: Oxford University Press, 2009; P. Marshall . Transformations of the Ghost Story in Post-Reformation England // H. Conrad-O’Briain and J. A. Stevens (eds.). The Ghost Story from the Middle Ages to the Twentieth Century. Dublin: Four Courts, 2010; K. Edwards . Leonarde’s Ghost: Popular Piety and ‘The Appearance of a Spirit’ in 1628. Kirksville, MO: Truman State University Press, 2008. Обсуждение отношений между духами и чародейством см.: G. Bennett . Ghost and Witch in the Sixteenth and Seventeenth Centuries // Folklore 96 (1986): 3–14; R. Hutton . The English Reformation and the Evidence of Folklore // Past and Present 148 (1995): 89–116; L. Gowing . The Haunting of Susan Lay: Servants and Mistresses in Seventeenth-Century England // Gender and History 14 (2002): 183–201; J. Bossy . Christianity in the West 1400–1700. Oxford: Oxford University Press, 1985, p. 29. . Беспокойные умершие продолжали занимать религиозное и эмоциональное пространство, созданное сложной и противоречивой религиозной культурой и создающее ее.