Хелен Пэриш - Краткая история: Реформация [litres]

Какой была протестантская Реформация? Оглядываясь на празднование пятисотлетней годовщины события в 2017 г., мы спрашиваем: что именно отмечалось и что это говорит нам о знаке, оставленном Реформацией в европейской истории? С точки зрения науки с ее нарастающим скепсисом в отношении «великих повествований» о прошлом и теории «великих исторических личностей» и с нарастающей чувствительностью к ярлыкам и самосознанию сама мысль о праздновании пятисотлетнего юбилея Реформации должна, по крайней мере, приводить в замешательство. Отношения между памятью и празднованием годовщин являются сложными в любых обстоятельствах. Решение отпраздновать годовщину и форма этого отмечания придают юбилею современный смысл и наполняют его той значимостью, которая способна проникнуть в воспоминания о прошлом. Наши предпочтения, конечно, могут исказить приоритеты прошлого. Когда отмечаемое событие замысловатым образом связано с таким личным соображением, как вера, становится все сложнее распутать отношения между прошлым и настоящим, историей и памятью [425] Размышления о памяти и увековечении см.: D. W. Cohen . The Combing of History. Chicago: University of Chicago Press, 1994; J. R. Gillis (ed.). Commemorations: The Politics of National Identity. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996; T. A. Howard . Protestant Reformation Approaching 500 // First Things, May 2013. .

События, провозглашенные «десятилетием Лютера», придали некую масштабность спорам вокруг его наследия, которые ведутся и в начале XXI века. Как отмечают авторы «От конфликта к общению», лютеране и католики имеют веские причины размышлять о своей истории и пересказывать ее. Несмотря на фурор по поводу годовщины событий 1517 г., недавние исследования показали, что Реформация, безусловно, не закончилась со смертью Лютера, как и не началась именно в 1517 г. Современный экуменизм направил обсуждения темы Реформации в сторону поиска общей основы, а не выявления различий. Описания теологии Реформации заняли свое место наряду с более общими размышлениями о политическом, культурном и социальном фоне, на котором выражались, формировались и преобразовывались эти идеи. «Долгая Реформация» располагает события и идеи в более широком хронологическом контексте, видя ее корни в Средних веках, а ее последствия простирающимися до XVIII века. Реформация создавала подлинную разрушительную оппозицию единству западного христианства, но это было единство, которое существовало и поддерживалось внутренним противоречием между «жизнеспособностью и уязвимостью» католической церкви [426] Цитата из: G. Bernard . The Late Medieval English Church: Vitality and Vulnerability Before the Break with Rome. New Haven, CT: Yale University Press, 2012. . Христианское сообщество средневекового периода не было монолитным; оно скорее вмещало различные теологические мнения и религиозные практики. Реформация зародилась именно в этой обстановке, а не была привнесена извне [427] Никто не утверждал, что Реформация была внешним для европейского христианства и мысли явлением. Другое дело, что ее участники считали своих противников еретиками и пособниками дьявола, то есть представителями врагов Божьих. .

Сама «Реформация» кажется слишком упрощенным названием для такой сложной серии процессов и событий. Разумнее использовать термин «реформации» во множественном числе, чтобы осмыслить то, что она значила для тех, кто ее творил и кого творила она [428] Сами участники Реформации не сомневались в единстве процесса преобразования Церкви, хотя и относились к нему по-разному – восторженно, равнодушно или резко отрицательно. Одновременно отказ от термина «Реформация» уничтожает, стирает специфику радикального разрыва с традиционным католическим богословием и обрядностью в XVI в., затушевывает становление протестантизма как новой формы христианства. Богословские споры XVI века с правом каждого читать и трактовать Писание с обсуждением догматов о предопределении, оправдании только верой, всеобщем священстве, значении таинств, значении мирской жизни, изменении трактовки природы Бога и отказа от веры в сверхъестественных духов стали решающим поворотом человечества к рациональному светскому свободному мышлению. Эти споры и новшества подготовили почву для научной революции XVII в. . Латинское слово reformatio подразумевало возврат к лучшим временам прошлого, а не решительный разрыв между прошлым и настоящим. Это был не тот термин, который вновь и вновь использовал Лютер для описания собственных действий и намерений, но именно он превратился в ярлык, который раз за разом навешивали на религиозные изменения в Европе раннего Нового времени. Ярлык «Реформация», создание немецкой науки XVIII века, подразумевал (и в некоторой степени создавал) то, что было опознаваемым, ясным по содержанию и положительным по своим результатам [429] Лютер, равно как и другие протестанты, искренне верил в то, что его действия возвращают, исправляют и преображают христианство, делая его истинным. Так что Реформация – вполне содержательное название действительного конкретно-исторического процесса преобразования христианства в XVI в. . Одной из основных тем, возникших в ходе нашего обзора, стала степень несправедливости, с которой язык Реформации относится к сложности и разнообразию идей и убеждений, оказавшихся в ее тени. Несомненно, «Реформация» остается удобным названием, встречающимся на обложках книг, в школьных и университетских курсах и в формулировании того, что отмечалось в 2017 г. Но, по сути, Реформация существовала во множестве локальных или национальных процессов, в виде совокупности убеждений индивида, во множестве смыслов для грамотных и неграмотных, духовенства и мирян, мужчин и женщин, культуры, общества и общины. Ярлык «Реформация», несомненно, придает этим событиям и процессам впечатляющую степень единства и связности, но может ли все это восходить к единственному событию, произошедшему в Виттенберге в октябре 1517 г.?

«Реформация» превратилась в несколько перегруженный термин, и то же самое произошло со словом «протестант». Как многие слова, используемые для описания вероисповедания в Европе раннего Нового времени (в их числе папист, суеверный, радикальный и пуританин), слово «протестант» имеет исторический смысл, который определяется культурой. В первые десятилетия своего существования термин «протестант» имел сильную политическую ассоциацию со Шмалькальденским союзом и протестом против католической набожности, а также власти и князей католической церкви. Термин «лютеранин» был немногим лучше; он был подобен слову reformatio , которое, казалось, не готов был принять Лютер. А что же он означал? Верность основным теологическим принципам, которые усиливали лютеровскую критику традиционной религии, принятие оправдания верой как объяснение отношений человека с Богом или более зачаточный антипапизм, скрывавший ряд соперничающих идей и решений? Возможно, ответ лежит в общей основе всех этих идей, но трудно уйти от того факта, что «лютеранин» и «протестант» были по сути ярлыками, которые навешивали оппоненты на своих противников [430] Нужно помнить, что название «протестант» восходит к вполне официальному документу – Шпайерскому протесту ( Protestation zu Speyer ) против решения Шпайерского собора о возобновлении преследований Лютера и его сторонников в 1529 г. Шпайерский протест подписан шестью князьями и четырнадцатью свободными городами (на практике, конечно, их представителями), в том числе курфюрстом Саксонским Иоганном Твердым. См.: Протестация двадцати имперских чинов / Пер. В. Н. Евстафьева // Хрестоматия по всеобщей истории: Новая история в отрывках из источников / Сост. П. Н. Ардашев [и др.]. Ч. 1. Эпоха гуманизма и реформации. Киев: Тип. 2-й артели, 1914. С. 126–128. Сказать, что протестант, то есть сторонник свободного высказывания взглядов Лютером и/или последователь обновленной церкви, – это ярлык, равносильно утверждению, что католик, то есть приверженец католической церкви, или мусульманин, то есть приверженец ислама, – тоже ярлыки, между тем как это вполне содержательные термины, описывающие самосознание конкретного носителя веры. , и что такие ярлыки потенциально могли придавать форму событиям и идеям, которые они описывали. Говорить и писать о «лютеранах» означало отдавать первенство в развертывании реформы Лютеру; использование термина «протестант» подразумевало единение и согласие различных групп несовместимых союзников, проводивших «протестантские реформации». Использование более знакомых терминов, таких как гуситы, антиномисты или манихеи, для описания Лютера и его первых последователей ставило целью поместить их в самый конец длинной очереди еретиков, которые бросали вызов средневековой Церкви, требовавшей цензуры и подавления [431] Термин «антиномисты» применительно к лютеранам возник после Антиномистского спора 1527 г., на котором Иоганн Агрикола выступил против необходимости проповеди ветхозаветного закона для спасения, которую отстаивал Филипп Меланхтон и позднее поддержал Лютер. В данном случае антиномист – это «антизаконник», если разуметь под Законом учение Ветхого Завета, что встречается в древнерусском «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Утверждение Х. Пэриш, что слово «антиномист» было более известным, чем слово «протестант» или «лютеранин», нуждается в доказательствах. . В этом смысле коннотации были резко отрицательными, но использование такого языка для описания сторонников Лютера имело следствием предоставление зарождающейся группе единого самосознания и цели, равно как и истории. На вопрос «Где ваша церковь была до Лютера?» ответ может быть следующим (как мы видели в случае с Анной Янс в другом контексте): существование такой церкви очевидно в историческом повествовании, на которое притязала католическая церковь.