Люси Уорсли - Чисто британское убийство. Удивительная история национальной одержимости

*

Сувенирами стали не только слова и музыка баллады — столь же доступны для каждого, имеющего деньги, были красочные и дешевые стаффордширские керамические фигурки, представлявшие персонажей драмы и злополучный амбар. Фигурками этими украшали каминные полки. Керамические Мария Мартен и Уильям Кордер обычно изображались на заре их отношений, еще влюбленные, держащиеся за руки, или на свидании в амбаре. В этих трогательных сценках счастливой любви таилось и другое значение — надвигающейся угрозы и смерти, — но чтобы его уловить, нужно было иметь представление об этой истории. (Зная, чем все закончится, так и хочется крикнуть: «Мария, беги!») Для тех же, кто пребывал в неведении, этот скрытый смысл оставался недоступным, и тогда фигурки, по-видимому, служили лишь поводом для общения и дружеской беседы.

Подобные керамические фигурки, несколько странные на современный взгляд, отражали важный тренд викторианской культурной жизни: окончательное крушение мифа о том, что искусство не для рабочего люда. В XVII веке украшать свой дом картинами и скульптурами могли позволить себе только самые богатые люди. Одним из важных новшеств XVIII века стало постепенное проникновение в дома декоративных предметов. Когда с ростом промышленного производства у гораздо большего числа людей появились свободные деньги, чтобы украсить свой дом коврами, драпировками и статуэтками, возникло георгианское понятие вкуса. Представителям среднего класса полагалось украсить дом не просто богато, но и демонстрируя свое знание Античности, истории и тенденций современной моды.

Впрочем, рабочим слоям в Георгианскую эпоху все еще недоставало денег, чтобы приобретать для своих гостиных что-то помимо вещей самых необходимых и функциональных. Постепенно появлявшаяся у рабочих возможность украсить свой дом предметами чисто декоративного назначения, впервые проявив вкусовые предпочтения и тем самым выразив свою индивидуальность, стала в XIX веке одной из важнейших и бросавшихся в глаза перемен.

Каминные полки заполнились предметами пусть даже дешевыми и безвкусными, но, несомненно, отражавшими личность владельца. К числу таких предметов принадлежали и керамические фигурки. Выбирались они с единственной целью — радовать глаз владельца, отражая его взгляды на жизнь. Фигурки служили темой разговоров с гостями, так как изображенные персонажи, и знаменитые убийцы в том числе, были повсеместно узнаваемы и принадлежали миру развлечения, такому интригующему и притягательному, лежащему за гранью повседневной рутины.

Но куда более редкими и ценными, чем фаянсовые и керамические статуэтки, считались безделушки, сделанные из древесины Красного амбара. Стены амбара разобрали, а доски распродали. В местной газете сообщали о человеке, «шедшем по Полстеду с целой связкой досок от Красного амбара… Он собирался отвезти свою добычу в Лондон и наделать из нее сувениров на продажу». Один из таких сувениров — нюхательная табакерка в форме башмачка — и поныне хранится в музее Мойзес-Холл в Бери-Сент-Эдмундсе. Надгробие Марии постигла участь Красного амбара: его не существует, потому что туристы отколупывали от него кусочки на память.

Газетная иллюстрация с изображением Красного амбара, нижние доски которого вынуты и проданы на сувениры

Еще выше ценились предметы, непосредственно связанные с преступлением, — единственные в своем роде, каких больше ни у кого нет. В эту категорию, возможно, вошел и фонарь, ныне также хранящийся в музее. Его, как утверждают, держал в руках отец Марии, когда обнаружил ее тело. Алекс Макуэртер, смотритель музея, сомневается, что это и вправду тот самый фонарь, которым пользовался мистер Мартен, но эта деталь убедительно свидетельствует, как ловко удается извлечь выгоду из всего, так или иначе связанного с достопамятным убийством. Еще более сильное впечатление производит на посетителей музея подлинный пистолет, из которого Кордер и произвел роковой выстрел.

Наибольшую ценность представляли предметы самого устрашающего свойства — изготовленные из тела убийцы. Одним из самых эффектных и впечатляющих экспонатов музея Мойзес-Холл считается знаменитая «кожаная книга». Этот фолиант, написанный журналистом The Times , посвящен жизни и смерти Уильяма Кордера. Выглядит он как обычная книга, но, раскрыв ее и прочитав примечание на обороте переплета, вы узнаете, что кожаный переплет книги — это «кожа убийцы», снятая с трупа и выделанная и выкрашенная одним из мастеров сразу же после прилюдно проведенного вскрытия.

Кроме того, существовала и настоящая голова Кордера, каким-то образом попавшая в руки шоуменов и превратившаяся в неиссякаемый источник развлечения и прибыли. Выставленная в Лондоне вскоре после процесса на двухнедельной Варфоломеевской ярмарке, она принесла владельцу павильона сто фунтов, вдвое больше годового жалованья обычного торговца или клерка. Демонстрация за деньги человеческих останков не была никому в диковинку: когда в 1856 году в полиции велись споры, следует ли выдавать родственникам трупы осужденных преступников, один из инспекторов сказал: «Боюсь, не подтолкнет ли это родственников к тому, чтобы ради выгоды выставлять труп напоказ».

Скальп Уильяма Кордера в конце концов вернулся в Бери-Сент-Эдмундс, чтобы стать одним из интереснейших экспонатов в городском музее. Вынимая его из футляра, чтобы подержать в руках и рассмотреть, я испытывала какое-то мрачное удовлетворение пополам с ощущением вины, оттого что касаюсь человеческого праха. Сейчас этот скальп почернел и представляет собой нечто сморщенное и хрупкое, но — и это деталь, от которой буквально мороз по коже, — на нем все еще сохранился рыжеватый пух — остатки волос Кордера — и торчит маленькое округлое ухо.

Послужив анатомическим пособием, скелет Уильяма Кордера был в итоге перенесен в музей Королевского медицинского колледжа, где хранился долгие годы, пока в 2004 году его не сняли с экспозиции и не кремировали. Такой исход кажется мне самым оптимальным и цивилизованным. Однако следует сказать, что сморщенное ухо Кордера все еще привлекает в музей Бери-Сент-Эдмундса изрядное число народа. Смотрители говорили мне, что едва ли не каждую неделю в музей заявляется кто-нибудь из местных, смутно помнящий о чем-то виденном здесь в детстве, и интересуется, сохранился ли этот экспонат.