Вячеслав Манягин - Грозный. Апология русского царя

К царским женам относят также Анну Колтовскую, утверждая, что она не погребена в Вознесенском монастыре лишь потому, что была пострижена в монахини. Однако Мария Нагая также была пострижена, но это не помешало ее погребению в царской усыпальнице, причем одетой в монашеское одеяние. И Мария Нагая, и Анна Колтовская, как утверждают, были сосланы (Мария Нагая – Борисом Годуновым) в Горицкий девичий Воскресенский монастырь, однако после смерти одна удостоилась погребения в Москве как царица, а другая нет.

Такой факт можно объяснить тем, что Анна Колтовская не являлась законной женой царя. Однако Мазуринский летописец под 7078 (1569) годом рассказывает о том, что Освященный собор дал царю разрешение на четвертыйбрак и упоминает затем в тексте имя царицы Анны. Упоминается в Новгородской второй летописи под 7080 (1571) годом и о поездке царя в Новгород. Вместе с ним в Новгороде находилась и Анна (до 17 августа 1571 г.).

Но та же Новгородская вторая летопись сообщает о женитьбе царя на третьейжене, Марфе Собакиной под записью от 28 октября 7080 (1571) года, что соответствует действительности. Но это на два года позже, чем указанная в Мазуринском летописце дата разрешения на четвертыйбрак (7078/1569 год – год смерти второй жены, Марии Темрюковны)! Как можно давать разрешение на четвертый брак досовершения третьегои сразу после второго?

Также весьма сомнительно указание на 28 апреля 1572 года, как на дату свадьбы с Анной Колтовской. Сам царь Иоанн при составлении Духовной грамоты (завещания) в августе 1572 г. упоминает только трех жен: Анастасию, Марию и Марфу, делит наследство только между своими двумя сыновьями – Иваном и Феодором. Ни о какой четвертой жене в завещании 1572 года нет и речи. Каким же образом и откуда в летописной записи за август 1571 года могла возникнуть «царица Анна»?

Единственное объяснение путаницы заключается в том, что, как уже говорилось выше, летописи писались много десятилетий спустя после описываемых событий, и потому точность описания и датировка в них оставляют желать лучшего. Возможны и позднейшие вставки ретивых сторонников Бориса Годунова либо новой династии Романовых, при которых летописи активно редактировались в «нужную», в соответствии с политическим моментом, сторону.

Историкам абсолютно нечего сказать о таких якобы имевших место «женах» царя, как Анна Васильчикова (о которой, по словам современных историков, «почти ничего не известно») и Василиса Мелентьева, о которой «ничего не известно»… Некоторые историки подвергают сомнению сам факт существования таинственной Василисы Мелентьевой, считая упоминание ее в летописи чьей-то позднейшей « шуткой» – то есть специальной вставкой, фальсификацией!

А ведь есть еще мифические «жены», например, упоминавшаяся Наталья Булгакова, а также Авдотья Романовна, Анна Романовна, Марья Романовна, Марфа Романовна, Мамельфа Тимофеевна и Фетьма Тимофеевна… Вот где простор для клеветнических измышлений!

И потому вполне закономерно замечание митрополита Иоанна (Снычева) по этому поводу: «…сомнительно выглядят сообщения о «семи женах» царя и его необузданном сладострастии, обрастающие в зависимости от фантазии обвинителей самыми невероятными подробностями».

Стоит упомянуть и о том, что даты жизни и подробности биографии погребенных в Москве в Вознесенском монастыре цариц хорошо известны, у трех из них (кроме умершей девственницей Марфы Собакиной) были дети, тогда как по отношению к другим, не удостоившимся погребения в Москве «женам», ничего подобного утверждать нельзя. То, что они упоминаются в летописях или мемуарах, даже не может свидетельствовать о том, что они в действительности существовали.

Поэтому с уверенностью можно говорить только о четырех женах Иоанна Грозного, причем четвертый брак был совершен по решению Освященного Собора Русской Православной Церкви, и царь понес за него наложенную епитимию (церковное наказание). Четвертый брак был разрешен ввиду того, что третий брак (с Марфой Собакиной) был только номинальным, царица умерла, так и не став фактически супругой государя.

Наконец, надо помнить, что в царской жизни нет ничего личного, но все – направлено на благо государства. Ведь даже зачатие наследника престола было… общественным делом. Вся Москва извещалась специальным колокольным звоном, когда царь входил в опочивальню к царице (они жили в отдельных теремах), дабы православный народ молился о зачатии здорового телесно и духовно царевича. Нам сегодня просто невозможно понять то чувство религиозного трепета, которое испытывали русские к своему царю, являвшемуся для них выразителем Божией воли и истины.

Самое печальное, что этого не могут понять не только историки, воспитанные на догмах марксизма-ленинизма и впитавшие их в плоть и кровь, но и клирики православной церкви. Среди последних, как ни прискорбно, все шире развивается дух отрицания православного самодержавия. А ведь священномученик митрополит Киевский Владимир еще в начале XX века сказал: «Священник-немонархист не достоин стоять у престола Божия» – то есть не может стоять в алтаре и служить Литургию!

Всем памятен известный экспонат Третьяковской галереи. «Ну, как же, как же!» – воскликнет наш культурный современник в 98 случаях из 100. – «Иван Грозный убивает своего сына!». И невдомек ему, современнику, что совсем иначе называется это злосчастное полотно: «Иван Грозный и сын его Иван. 16 ноября 1581 года».

Репин писал его с горячечной одержимостью. А.В. Жиркевич свидетельствует: «Репин рассказывал о той горячке, с какой он писал эту картину, не дававшую ему покоя ни днем, ни ночью, пока не удалось воплотить выношенные душой образы».

С самого момента своего создания картина подвергалась ожесточенной обструкции, прежде всего, в самой Академии художеств. «Возмущение там, – пишет Ф.Ф. Бухгольц, – доходило до того, что устраивались публичные лекции в конференц-зале Академии специально для того, чтобы объективно и критически разобрать репинское полотно».

«Уничтожающей критике его подверг профессор анатомии Ф.П. Ландиерт, который доказал, что «картина написана лживо, неправильно, без знакомства с анатомией». Лекция профессора позднее была опубликована во 2-м выпуске «Вестника изящных искусств» за 1885 год. Критика картины шла постоянно. Например, 16 декабря 1891 года в газете «Русская жизнь» появилась статья врача-практика, которая так и называлась: «Картина Репина «Иван Грозный и его сын Иван» с точки зрения врача». Автор, не ставя перед собой задачу умалить силу, несомненно, громадного таланта Репина, на основании данных науки и практики доказывал, что вся картина написана вопреки природе. Он нашел и показал читателям массу противоречий в картине, которые невозможно было обойти вниманием. Причем сделал это доказательно и детально.