Ларс Браунворт - Краткая история крестовых походов

По всему полуострову покатились волны паники, зазвучали яростные призывы организовать новый крестовый поход, но из охватившей Европу летаргии ее уже, похоже, не могло вырвать ничто. Царившее тогда настроение описал в поэме «Корабль дураков» видный немецкий ученый, юрист и писатель-гуманист Себастиан Брант («Все до единого мы мрем во сне, и волк вошел в конюшню…»). Перечислив четыре великих города, которые уже были под исламским ярмом, он закончил свое творение мрачным предсказанием, которому почти гарантированно суждено было сбыться: «Их ограбили и обобрали, а вскоре бросятся и на главу» .

Внезапная кончина султана помешала османам воспользоваться итальянским плацдармом, но завоевание Восточной Европы набирало обороты. В 1521 году исламская армия сломила последнее сопротивление сербов и вошла в Венгрию. В следующем году они вышвырнули госпитальеров с острова Родос и приступили к покорению Восточного Средиземноморья. Еще до конца десятилетия турки без остатка поглотили Венгрию и вторглись на территорию Австрии, а к 1529 году уже стояли у ворот Вены, готовые двинуться дальше в Центральную Европу.

По иронии судьбы, Старый Свет в конечном итоге спасли именно западные крестовые походы. В тот самый момент, когда Восточная Европа только-только стала уступать под натиском османов, завершилась борьба за освобождение Иберийского полуострова от исламского господства, больше известная как Реконкиста и длившаяся целых семьсот лет. В 1492 году Гранада, последний на полуострове эмират, сдалась, что позволило испанской короне, вновь обретшей единство, профинансировать экспедицию Христофора Колумба. Богатство и процветание, которые она за собой повлекла, в сочетании с задатками взрывного научного и экономического роста Ренессанса, буквально «вбросили» Европу в современный мир. Через сто лет после путешествия Колумба король Испании правил территорией, на фоне которой султанат казался сущим карликом, а остановившаяся в развитии Османская империя твердо встала на путь, в конце которого ей предстояло стать «больным человеком Европы» – то есть изгоем.

Хотя сам Христофор Колумб в 1492 году молился, чтобы все найденные им богатства пошли на освобождение Иерусалима, он стал последним представителем вымирающей породы. У новой, рациональной, Европы эпохи Просвещения не было времени вспоминать о крестовых походах. Поддавшись порывам веры, они совершили грех и стали ярчайшим примером религиозного предрассудка, который сподвиг таких как Вольтер требовать «Ecrasez L’Infâme », т. е. «раздавить гадину», понимая под этой гадиной католическую церковь.

От крестовых походов осталось немало свидетельств в виде романтичных легенд, в том числе идеализировавших прославленных деятелей, таких как Ричард Львиное Сердце, либо представлявших их в виде заблудших фанатиков (в сравнении с такими просвещенными мусульманами, как Саладин). За неимением лучшего их, в свою очередь, взяли на вооружение империалисты XIX века, выдавая за ранние попытки приобщить к цивилизации невежественные народы Среднего Востока.

Именно такую извращенную интерпретацию крестовых походов преподнесли исламскому миру колониальные народы Западной Европы.

Европейцы прилагали титанические усилия, чтобы подчеркнуть, с одной стороны, свою культурную миссию, с другой – идентифицировать себя с романтиками-крестоносцами [152]   Французский генерал, которому после распада Османской империи в результате Первой мировой войны поручили контролировать Сирию, заявил: «Смотри, Саладин, мы вернулись». . Подобный посыл вызывал глубокое негодование. В период с XVI по XIX век в исламе царило некое, если можно так выразиться, замешательство. Мусульманский мир в культурном отношении застыл и отстал, упрямо цепляясь за иллюзию превосходства, в то время как Запад обогнал его и ушел вперед. Мусульмане беспомощно наблюдали, как великую Османскую империю низвели до ранга бессильной игрушки и не уничтожили окончательно только потому, что европейцы никак не могли договориться, что же делать с ее территорией.

После Первой мировой войны, когда министерства иностранных дел в Лондоне и Париже определили судьбу Среднего Востока, унижение приобрело еще более острый характер. Теперь ничто уже не могло скрыть очевидного факта – неверные намного превзошли правоверных. В глазах мусульманского мира, который чувствовал себя недооцененным и никому не нужным, крестовые походы вдруг приобрели значимость, превратившись в волнительный момент истории, когда исламу удалось успешно справиться с Западом. Саладина, которого по причине курдского происхождения и недолговечности успеха, не включали в большинство арабских трудов по истории, вдруг провозгласили панисламским героем [153]   В 1898 году прибывший с визитом германский император Вильгельм II был потрясен, обнаружив забытые останки Саладина в убогом деревянном гробу. В итоге он купил новый: огромный, из белого мрамора, более подобающий «брату-императору». .

Это новообретенное признание еще больше набрало силу после основания Израиля, который хоть и представлял собой еврейское образование, но в мусульманском мире считался государством новых крестоносцев. В Сирии лик Саладина стали изображать на марках и монетах, а в предместье столицы страны Дамаска возвели его конную статую с двумя плененными христианами, которых он ведет за собой, снабдив надписью «Освобождение Иерусалима». Иракский диктатор Саддам Хуссейн, не желая от него отставать, провозгласил себя новым Саладином и воздвиг себе при жизни сразу четыре статуи, на каждой из которых его голову венчает корона в виде Купола Скалы – как напоминание о завоевании султаном святынь Иерусалима [154]   Тот факт, что он при этом пытался уничтожить курдов, родную для Саладина этническую группу, его ничуть не смущало. .

По иронии судьбы эта карикатура на крестовые походы, живописующая разбойных западноевропейских варваров, без всякого повода набрасывающихся на более мирный и просвещенный Восток, просочилась обратно в Старый Свет. Самым знаменательным образом ее появление, пожалуй, в 2001 году прокомментировал бывший президент США Клинтон, когда, размышляя вслух, назвал террористические акты «цыплятами крестовых походов, вернувшимися домой в свой курятник».

Подобные воззрения опасны по целому ряду причин, не в последнюю очередь потому, что из-за них прошлое искажается в угоду требованиям текущего политического момента. «История, – писали римские поэты Цицерон и Виргилий, – это учитель жизни…» и «стоит нагнуть ветку, как склоняется все дерево».

Соблазн превратного их толкования насколько распространен, настолько и силен, поэтому ему любой ценой следует противиться. Чтобы понять, какую опасность несут в себе попытки контролировать настоящее, выдумывая прошлое, совсем не обязательно соглашаться с Наполеоном, который говорил: «Что такое история, если не ложь, с которой все согласны?» Крестовые походы были далеко не первым крупным столкновением между Западом и Востоком (или даже между христианством и исламом). И говорить, что они бесповоротно настроили друг против друга две эти религии либо привели к упадку той или иной из них, нельзя.