Георгий Почепцов - КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием

4. Альбац Е. Мина замедленного действия. — М., 1992.

5. Фалин В. Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания. — М., 2016.

6. Светенко А. Если враг не сдается — его уничтожают // www.vesti.ru/doc.html?id=406647

7. Остаповец Г. Юрий Фельштинский: «Нашим Путиным должен был стать Степашин» // www.dsnews.ua/politics/yuriy-felshtinskiy-nikakogo-putina-net-k-vlasti-prishel-30092019220000

КГБ обладал хорошими аналитическими возможностями, с помощью которых конструировались активные мероприятия за рубежом. Но никто не мешал им воспользоваться своими возможностями для конструирования страны в нужном направлении, не исключая даже изменения ее курса. Андропов имел множество проектов такого рода, которые как технология двойного предназначения может использоваться как для борьбы с тем или иным проектом, так и для содействия ему. Вероятно, по этой причине постоянно звучит прямо и косвенно высказываемое генералом Бобковым признание о работе с творческой интеллигенцией, что они им всем помогали.

Можно вспомнить то, что многие трактуют как реальный факт, а официального подтверждения нет, попытку государственного переворота в Москве 10 сентября 1982 года [1–4]. Исходя из того, что известно об Андропове, то у него была всегда идея передачи власти от КПСС к КГБ. Но этого и не надо было делать, если генсеком становится Андропов, тогда две могущественные силы сливаются в одну. Однако, видимо, Андропов, видя немощность Брежнева и появление новых кандидатов на этот пост, захотел ускорить этот процесс. В январе 1982-го застрелился (застрелился ли?) С. Цвигун, «глаза и уши» Брежнева в КГБ.

Предъявив Брежневу, вероятно, какие-то материалы, министр внутренних дел Н. Щелоков получает от него добро на трехдневное задержание Андропова. И в результате реализуется боевик — чекисты мешают «щелоковцам» сделать это. В результате Щелоков застрелился (сам ли?), Брежнев умирает, а Андропов приходит к власти, правда, на достаточно короткий срок. Чазов обещал ему пять лет, но он прожил после этого разговора с врачом девять месяцев. И если это даже мифология о перевороте, то она лишь усиливает мощь и силу Андропова даже после его смерти.

Вот некоторые свидетельства правдивости рассказа: «Впервые о событиях осени 1982-го — попытке государственного контрпереворота — мне рассказал Юлиан Семенов. Писатель неоднократно встречался с Игорем Юрьевичем Андроповым. Сын шефа КГБ, сменившего пятизвездного генсека, отказался подтвердить или опровергнуть версию контрпереворота. Хотя позднее (1990 г.) председатель КГБ Владимир Крючков, например, при личной встрече с автором „Семнадцати мгновений весны” дал понять: верны не только фабула, но и конкретные детали…» [5].

Борьба за власть, наверное, никогда не бывает правильной и хорошей, поскольку в ней бывает задействован весь инструментарий, так как для ее участников идет битва не на жизнь, а на смерть.

Дочь Щелокова Ирина рассказывает о хороших отношениях отца с Ростроповичем, Вишневской и Глазуновым. Солженицын тоже есть в этом списке: «Известно, например, что он снабжал Солженицына, который на тот момент жил на даче у Ростроповича, старыми картами из архива МВД, требовавшимися для работы над „Августом Четырнадцатого”. Отец очень высоко ценил Солженицына как писателя, его произведения мы читали в рукописи. Еще один известный факт: в 1971 году папа написал Брежневу записку „К вопросу о Солженицыне”, в которой призвал не повторить ошибку, допущенную в отношении Пастернака. Он предлагал прекратить „организованную травлю” Солженицына, предоставить ему квартиру в Москве и подумать об издании его произведений» ([6], см. также интервью Г. Рябова о поисках останков царя с помощью Н. Щелокова [7]).

Говорит она и о конфликте с Андроповым: «В действиях Андропова, безусловно, присутствовал мотив личной мести. Однако хватало и других мотивов. По большому счету речь идет о политическом, идеологическом противостоянии. Это были совершенно разные люди с диаметрально противоположными взглядами. […] К такой расправе, такой травле он все-таки не был готов. Его лишили воинского звания генерала армии, наград, исключили из партии… Даже мы с братом подверглись преследованиям. Нас вышвырнули с работы — я тогда работала в МГИМО младшим научным сотрудником — и очень долго, в течение нескольких лет, мы не могли никуда устроиться. Чем-то, согласитесь, это напоминает 1937 год: „дети врага народа”… И при этом не было ни суда, ни даже уголовного дела. Отцу не предъявлялись никакие обвинения. Были лишь какие-то дикие, кошмарные слухи и сплетни. О конфискованных у нас „несметных богатствах”, о том, что мама решила в отместку застрелить Андропова и была убита во время покушения… Странно еще, что я ни за кем с парабеллумом не бегала».

И последнее об обысках и их цели: «Проработав столько лет во главе МВД, он знал много такого, о чем некоторые люди предпочли бы забыть. Возможно, они считали, что помимо воспоминаний у отца были документы, представлявшие для них угрозу. Говоря современным языком — компромат. Эту версию подтверждают обыски, проводившиеся у меня и у брата. Я тогда уже была замужем и жила отдельно от родителей. Для меня, конечно, это был шок. Представьте себе: вам 27 лет, вы в жизни никогда не совершали ничего противозаконного, и вдруг к вам врываются и начинают обыскивать. Обыск был совсем не показной. Перетрясли буквально все, проверили каждую бумажку, пролистали каждую книжку. А библиотека у нас большая. Ничего, естественно, не нашли, кроме одного романа Солженицына. Но искали, понятно, не „антисоветскую” литературу и не мифические богатства. Искали некий документ.

Точно ответить на это мог бы лишь отец. Он, конечно же, знал, что именно ищут. Но унес с собой эту тайну». Далее она говорит, что этот документ изобличал не Андропова, а кого-то другого в советском руководстве.

Спецслужбы и интеллигенция были привилегированными социальными стратами в Советском Союзе. Государство их любило, видя в их работе залог социальной стабильности. Но они должны были правильно трудиться, чтобы быть любимыми. Сталин лично уменьшил уровень гонораров для писателей, говоря, что так можно написать одну книгу и больше не работать. В результате гонорар зависел от тиража и произведения, в которых нуждалась пропаганда, имели большие тиражи и такие же гонорары.

Спецслужбы и интеллигенция занимались разными уровнями огромной советской «машины». Спецслужбы пытались узнать, что граждане думают лично, чтобы в публичном пространстве от них не было неожиданностей, например, в маленькой Латвии было 27 тысяч информаторов [8]. При этом понятно, что они распределялись неравномерно, в большинстве мест их не было вообще. Творческая интеллигенция занималась тем, что граждане будут думать публично, чтобы в результате повлиять на то, что они будут думать и говорить лично. Так Сталин выстроил единый механизм бюрократической машины, и все последующие поколения работали в том же режиме.