Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

Как-то утром мы сидели на ступенях, и я увидела Рицу. Мы не встречались несколько дней; она трудилась не покладая рук в лазарете и ночевала там же. У нее был изнуренный вид, и меня охватил страх – я не могла позволить себе потерять Рицу.

– Я в порядке, – сказала она. – Последние дни выдались непростыми… Собственно, затем я и пришла. Спросила Махаона, нельзя ли взять тебя в помощницы. Он дал согласие.

Я пришла в восторг, но в следующий миг подумала: «Нет, не дождешься».

– Он ни за что не отпустит меня.

– Отпустит, Махаон уже спрашивал.

Главный лазарет располагался рядом с ареной, в двадцати минутах ходьбы от стана Агамемнона. Я не смела оглянуться или выдохнуть, пока мы не оказались за воротами, но затем замедлила шаг и огляделась так, как если бы видела все впервые: воздух дрожал над костром, радужный петушок искал зерно в песке, из прачечных тянуло резким запахом мочи… Все казалось мне новым, волшебным и словно другим.

Когда мы пришли в стан Нестора, я с удивлением обнаружила, что перед лазаретом установлены несколько шатров. Полотно было покрыто пятнами и пропахло за долгие годы в трюмах кораблей. Я поняла, что в этих самых шатрах греки жили в первую зиму, когда самонадеянно полагали, что проведут здесь несколько месяцев, а то и недель. И вот, спустя девять лет, шатры снова понадобились, чтобы разместить раненых. Пригнув голову, я вошла вслед за Рицей в ближайший из шатров. Да, я подслушивала разговоры во время вечерней трапезы, и до нас долетали звуки битвы. Но до той минуты я не представляла, насколько плохи были дела у греков. Воздух был пропитан запахом крови.

Я проследовала за Рицей по узкому проходу между рядами матрасов. Махаон сидел на куче соломы и зашивал кому-то рану. Поднял голову.

– А ты не спешила, – сказал он Рице, затем взглянул на меня. – Добро пожаловать.

Мне нравился Махаон. Впервые я увидела его в стане Ахилла, во время мора, когда он давал нам советы по лечению. Я позабыла многих мужчин, которых встречала в лагере, но прекрасно помню Махаона. Это был дородный мужчина, уже немолодой – хотя возможно, что он выглядел старше своих лет. Убеленные сединой волосы, высокий лоб, зеленые глаза в переплетении морщин, язвительное чувство юмора и глубокий скептицизм в отношении медицины, способной попрать законы природы, – скептицизм, по моему опыту, разделяемый всеми выдающимися целителями. Стоя там, я наблюдала за его действиями и впервые, с тех пор как попала в этот лагерь, почувствовала себя в безопасности. Не знаю почему. Махаон затянул узел, похвалил обливающегося по`том воина за стойкость и направился к следующему раненому. Рица дала воину воды – вино ему запретили – и уложила поудобнее. Он осторожно повернулся на бок, закрыл глаза и почти мгновенно погрузился в сон. Я не понимала, как вообще можно уснуть в подобном месте. В сумраке гудели трупные мухи, то и дело раздавались крики и вопли раненых: люди в лихорадочном бреду пытались сорвать с себя повязки, и приходилось удерживать их силой.

Рица отвела меня в дальнюю часть шатра и усадила за длинный стол. Приятно было сидеть рядом с ней на скамье. Перед нами лежали ступки и пестики и несколько горшков с растертыми травами. Над головой висела, покачиваясь на сквозняке, перекладина с пучками высушенных трав. На столе были сложены свежие травы, какие можно было собрать в округе, и через открытый полог в шатер залетали пчелы, привлеченные пряным ароматом. Многие из трав – тех, которые я могла опознать – должны были унимать боль, но другие применялись для очистки ран. Рица объясняла, что люди чаще погибали от заражения, чем от потери крови.

– Посмотри на Махаона, когда он осматривает раненого. Он как будто и не глядит на рану, а только прислушивается.

Позднее днем я увидела, как Махаон склонился над раненым, которого принесли в то утро. Сначала он просто смотрел на рану, долго и внимательно, а потом стал ощупывать, осторожно надавливая пальцами. Рица оказалась права: по его лицу было видно, что он вслушивается. И тогда я тоже услышала – звук был едва уловимый, но я бы вряд ли спутала его с чем-то другим: хруст под кожей. Махаон улыбнулся, произнес что-то в утешение, но не прошло и часа, как раненого перенесли в барак у мыса, где сжигали мертвых. Мы называли это место «смрадным», потому что от зловония даже при открытых дверях перехватывало горло. Из тех, кого туда уносили, никто не возвращался.

– Это земля, – сказала Рица. – Она попадает в рану, и если слышишь этот хруст… – Она покачала головой.

Должна признать, я ощутила странное удовлетворение от мысли, что плодородная троянская земля убивала захватчиков. И в то же время душа моя была исполнена скорби, как во время мора, потому что многие из этих воинов были так молоды, некоторые еще совсем мальчишки… И если одни по своей наивности рвались в бой, то другие не желали даже находиться здесь. Но хоть я невольно и прониклась состраданием к этим израненным, бьющимся в лихорадке мужчинам, я по-прежнему питала к ним ненависть и неприязнь.

Я сказала об этом Рице. Она лишь пожала плечами и продолжала накладывать мазь на припарки.

Я чувствовала ее раздражение, но вместе с тем считала, что важно прояснить некоторые моменты. Было бы проще во многих отношениях убедить себя, что мы едины во всем этом, зажатые на узкой полосе между песчаными дюнами и морем. Просто, но неправильно. Они мужчины и свободны, я – женщина и подневольна. И никакая сентиментальная болтовня о единении в этом плену не скрыла бы пропасти между нами.

Каждый вечер перед трапезой цари и командиры навещали раненых, обходили ряды матрасов и подбадривали воинов: «Не тревожься, скоро мы вытащим тебя отсюда». Воины встречали их ликованием и смеялись, но стоило вельможным особам уйти, и снова поднимался ропот. Насколько я знаю, никто из царей не ходил к смрадному бараку, и даже в главном лазарете почти все внимание уделяли легкораненым.

Несмотря на все это, время, которое я провела в лазарете, работая бок о бок с Рицей, кажется мне счастливым. Счастливым? Мне и самой не верится. Но это так, мне полюбилось мое новое занятие. Говорят: «Если любишь орудия своего труда, значит, сами боги вложили их в твои руки». Что ж, я полюбила этот пестик и ступку, мне нравилось отполированное углубление в чаше, нравилось, как пестик лежал у меня в руке, словно я держала его всю жизнь. Мне нравились горшки и блюдца на столе и аромат свежих трав, нравилось, как покачивалась над головой перекладина с пучками высушенных трав. Я не замечала, как пролетали часы, обо всем забывала за работой. Я уже обладала кое-какими знаниями и умениями, но еще многому научилась у Рицы и Махаона. Когда он заметил мою увлеченность, то не жалел на меня времени. И тогда я действительно подумала: «У меня получится». И уже не чувствовала себя лишь подстилкой Ахилла – или плевательницей Агамемнона.