Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

Пришел тот день, когда битва грянула так близко, что все мы замерли с одной мыслью: в следующий миг троянцы ворвутся в шатер. Наплыв раненых не спадал ни на минуту. Я разносила чаши с болеутоляющим отваром, а затем, когда остальные уже не справлялись, помогала промывать и перевязывать раны. Махаон велел нам использовать соленую воду – не брать морскую, а добавлять соль в свежую воду из колодцев. Эта процедура причиняла неимоверные страдания, но воины всегда шутили и смеялись. У них это считалось проявлением мужества. Конечно, у них были легкие ранения. Тех, кого приносили в полусознательном состоянии или уже при смерти, не волновало, что мы там делали.

Воины, которые могли стоять на ногах, выходили наружу и садились на свежем воздухе. Я передавала им кувшины с разбавленным вином и разносила блюда с холодным мясом и хлебом. Все разговоры были о разгроме. Они злились на Ахилла за его отказ сражаться, но винили в этом Агамемнона.

– Надо было сразу вернуть проклятую девку, – сказал один из воинов, когда я помогала ему налить вино в чашу. – С этого все и началось.

– Им-то какое дело, – отозвался другой. – Кто видел здесь хоть одного командира?

Одобрительный ропот.

– Нет , они все слишком заняты, командуя в тылу.

Но скоро все изменилось. Первым появился Одиссей, за ним почти сразу явился Аякс, а спустя еще пару часов – сам Агамемнон. Быть может, он избегал участвовать в рейдах, но теперь уже не мог отсиживаться в стороне. Слишком много было поставлено на карту. Его собственная жизнь оказалась под угрозой. Махаон лично промыл и перевязал его рану, и это была вовсе не царапина. Странно было видеть Агамемнона сидящим там, бледного и изнуренного. Однако со стороны он по-прежнему являл собою внушительную фигуру. Я вдруг поняла, кого он напоминал мне: статую Зевса на арене. Впрочем, впоследствии я выяснила, что статую изготовили по его образу, и сходство уже так не удивляло.

Его встречали с притворным ликованием, но стоило ему удалиться – по проходу между рядами матрасов, освобожденному специально для него, – и люди снова зароптали. Недовольны были даже те воины, которые пришли навестить друзей, но больше других жаловались раненые, вынужденные часы напролет лежать в духоте и ворочаться в поту, стараясь не чесать зудящие раны под повязками. И все чаще я слышала одно и то же имя. Оно звучало отовсюду, в устах простых воинов, командиров и даже кое-кого из подручных Агамемнона: предложи ему выкуп, умоляй его, целуй ему задницу, если потребуется, но, ради богов, заставь ублюдка сражаться !

Я держалась поблизости и слушала, но потом пришлось вернуться за стол и подготовить побольше примочек перед очередным наплывом раненых. Однако даже в дальней части шатра я слышала имя, произносимое сначала шепотом, но потом уже в голос. Снова и снова, на протяжении дня, пока раненые набивались в переполненный уже лазарет, звучало это имя: Ахилл, Ахилл. И снова: Ахилл!

– Нет, нет и еще раз нет !

Агамемнон вскинулся, зацепив рукавом кубок: тот опрокинулся, и вино растеклась по столу. Я бросилась вытирать, но в тот же миг меня нетерпеливо отпихнули. Вино капало со стола, и на полу образовалась багровая лужа. Молчание повисло в воздухе, стало буквально осязаемым.

Затем Агамемнон произнес, подчеркивая каждое слово:

– Я не собираюсь ползать перед этим засранцем.

– Тогда пошли кого-нибудь другого, – предложил Нестор. – Пусть другие ползают. Он и не ждет, что ты явишься сам.

– О, думаю, ты недооцениваешь его спесь.

С веранды послышались тяжелые шаги, и мгновением позже в покои, хватая ртом воздух, ввалился Одиссей. Одна его рука была перехвачена окровавленной повязкой.

– Если он с дурными вестями… – промолвил Агамемнон.

– Во имя богов, перестань. – Нестор повернулся ко мне. – Дай ему вина.

Я наполнила кубок и передала Одиссею. Тот осушил его в несколько глотков. Это было крепкое вино, самое крепкое, какое имелось в запасах Агамемнона, и оно могло усилить кровотечение, но мне слова никто не давал. Я видела, что повязка уже пропитана кровью.

Нестор склонился над Одиссеем.

– Не спеши, переведи дух.

– Некогда переводить дух , – процедил Агамемнон.

Одиссей вытер губы тыльной стороной ладони.

– Боюсь, новости и в самом деле дурные. Они встали лагерем по другую сторону рва; даже их разговоры слышны, так что можно слова разобрать, – вот до чего они близко. В десятке шагов, в десятке , будь я проклят, шагов. Это конец.

Нестор выпрямился.

– Еще нет.

– Более чем.

– Завтра я пойду в бой.

– Нестор, при всем почтении, но ты стар. Прости, но это так.

Нестор выглядел оскорбленным.

– Каждый человек на счету.

– Нет, достаточно одного человека.

– Ни к чему сотрясать воздух, – произнес Агамемнон. – Нестор уже все сказал. – Он тяжело сел. – Итак … перейдем к главному. Много ли, по-вашему, он запросит?

Одиссей скривился – от боли или неприязни, сложно было сказать.

– Уговорить его будет непросто.

– Если вообще возможно, – добавил Нестор.

Агамемнон лишь отмахнулся.

– Вот на что я готов. – Он принялся перечислять, загибая пальцы. – Семь треножников, десять золотых слитков, двадцать медных котлов, дюжину жеребцов – один лучше другого – и семь девушек, которые достались мне, когда мы взяли Лесбос. – Он указал пальцем на Одиссея. – Мой залог…

Нестор сидел возле огня и крутил перстень на большом пальце. Помню, перстень был с рубином, таким крупным, что рука переливалась в алых отсветах. Наконец он поднял голову.

– А девушка?

– Да, само собой… девушка.

Все взоры устремились на меня, и я отступила в тень.

– Если она еще нужна ему, – заметил Одиссей. Он оглядел всех по очереди. – Полагаю, теперь она несколько подпорчена?

– Она уже досталась мне такой, – сухо ответил Агамемнон. – Я и пальцем ее не коснулся.

Нестор и Одиссей смерили меня взглядами. Я чувствовала, как кровь прихлынула к лицу, но продолжала смотреть себе под ноги.

– И ты готов поклясться в этом? – бесстрастно спросил Нестор.

– Разумеется.

Повисло молчание. В очаге треснуло полено, взметнув в воздух сноп искр.

– Хорошо, – произнес наконец Нестор.

– Нет, постой, – это еще не всё. Если… нет, не если – когда мы возьмем Трою, он сможет выбрать любую из моих дочерей. Я сделаю его своим зятем, во всем равным моему сыну. Теперь никто не скажет, что мне неведомо великодушие. Но, разумеется, это имеет свою цену. Взамен он признает мою власть и мое предводительство. Он должен подчиняться моим приказам.

– Это справедливо, – осторожно промолвил Одиссей. – Ты пойдешь сам?