Уилбур Смит - Полет сокола

Он прекрасно знал, что красив настоящей мужской красотой – густые черные кудри, шальные цыганские глаза, ослепительная улыбка, сильное, хорошо сложенное тело. Привлекательный, даже неотразимый, он не раз видел, что доктор бросала на него по-женски оценивающий взгляд. Смешанная кровь часто привлекала белых женщин; в проводнике была экзотика, притягательность запретного и опасного, а в сестре майора чувствовалось бесстрашное пренебрежение к общественным условностям… «Что ж, пожалуй это возможно, – решил Камачо, – едва ли еще представится такой удобный случай: чопорный братец появится через час, а то и позже».

Очередь больных носильщиков иссякла, служанка принесла в палатку чайник с кипятком, и доктор задернула полог.

Камачо следил за этим ритуалом каждый вечер. Однажды масляная лампа отбросила тень доктора на брезент, и он увидел силуэт – женщина спустила неудобные брюки, потом взяла губку и… Португальца пробрала сладостная дрожь, и он решительно оттолкнулся от ствола дерева.

Робин разбавляла кипяток из чайника в эмалированном тазу. Ей нравилась вода погорячее, чтобы кожа краснела, усиливая ощущение чистоты. Вздохнув от приятной усталости, она расстегнула фланелевую рубашку, как вдруг в брезент палатки кто-то поскребся.

– Кто там? – резко спросила доктор.

Узнав тихий голос, она тревожно вздрогнула.

– Что вам нужно?

– Хочу с вами поговорить, миссус.

– Не сейчас, я занята.

Этот мужчина вызывал у нее отвращение и в то же время привлекал. Робин не раз ловила себя на том, что разглядывает его как красивое, но ядовитое насекомое. Ее раздражало, что проводник это замечает: к такому наверняка опасно выказывать малейший интерес.

– Приходите завтра. – Она вдруг сообразила, что Зуги в лагере нет, а маленькую Джубу она отослала с поручением.

– Не могу ждать, я заболел.

Деваться было некуда.

– Хорошо, подождите.

Застегнув рубашку, доктор, оттягивая неприятный момент, стала перекладывать инструменты, разложенные на столе. Прикосновение к ним успокаивало, сообщало уверенность.

– Войдите, – наконец решилась Робин и обернулась.

Камачо, пригнувшись, вошел, и она впервые ощутила, как он массивен. Проводник словно заполнял собой всю палатку; его зубы, белоснежные и идеально ровные, светились в полумраке. Робин поймала себя на том, что пялится на него, как цыпленок на танцующую кобру. Он был красив какой-то преувеличенной, фальшивой красотой: пышные черные кудри развевались, взгляд черных глаз обжигал.

– Что случилось? – спросила Робин, стараясь говорить сухо и деловито.

– Я покажу.

– Давайте, – кивнула она, и Камачо расстегнул рубашку.

Его кожа темно-оливкового цвета блестела, как влажный мрамор, а волосы на груди курчавились тугими завитками. Живот поджарый, как у борзого пса, талия по-девичьи тонкая. Робин рассматривала мужское тело, как ей казалось, ровным профессиональным взглядом, хотя не могла не отметить, насколько великолепный образчик стоит перед ней.

– Где? – спросила Робин, и португалец одним движением расстегнул и спустил легкие парусиновые брюки – под которыми ничего не было. – Где? – переспросила она.

Голос дрогнул. До нее наконец дошло, что все это тщательно спланированная ловушка и положение очень опасно.

– Болит здесь? – уточнила Робин хриплым шепотом.

– Да, – тоже шепотом проговорил Камачо, медленно поглаживая себя. – Сможешь помочь?

Он сделал шаг вперед.

– Конечно… смогу, – выдавила Робин, шаря рукой по столу с инструментами.

Она почувствовала укол совести – демонстрируемый орган являл собой настоящий шедевр природы – и обрадовалась, когда под руку попался игольчатый зонд, а не острый как бритва скальпель.

За миг до удара Камачо понял, что сейчас произойдет, и его точеное смуглое лицо побелело от ужаса. Он отчаянно пытался убрать то, что достал, но рука онемела от страха.

Зонд попал в цель, и португалец завизжал, как девчонка, завертевшись на месте, словно одну ногу пригвоздило к полу. Он прижал к паху обе руки, и Робин с холодным профессиональным интересом заметила, что смотреть там уже особо не на что.

Увидев, что зонд снова готов к бою, Камачо позорно капитулировал. Подвывая от боли, он поспешно подхватил штаны и бросился к выходу, врезавшись головой в опорный столб палатки. Удар задержал его всего лишь на секунду – португальца и след простыл. Робин тряслась, чувствуя при этом странное ликование. Неожиданное приключение оказалось весьма поучительным, хотя записывать его в дневник пришлось в шифрованном виде.

После того вечера португалец обходил доктора стороной, и Робин с облегчением избавилась от жаркого мужского взгляда, ласкавшего ее на каждом шагу. Сначала она думала рассказать о случившемся брату, но затруднялась подобрать слова и не хотела смущать его. Кроме того, неизвестно, как поведет себя Зуга, за холодной сдержанностью которого, похоже, скрывались тайные страсти и темные чувства. В конце концов, они родные брат и сестра, и если ее это так взбесило, почему он должен отреагировать иначе?

С другой стороны, Робин подозревала, что португалец, как загнанный в угол дикий зверь, представлял смертельную угрозу даже для опытного солдата и храбреца. Разоблачение способно привести к ужасным последствиям, к серьезным ранениям, если не к смерти брата, а Камачо и так больше не доставит хлопот, она справилась с ним сама. Таким образом, Робин выкинула инцидент из головы и целиком отдалась радостям путешествия вверх по реке, до конца которого оставалось всего несколько дней.

Река стала уже, течение быстрее, и продвижение каравана барж замедлилось еще больше. Окружающие виды все время менялись. Сидя рядом с сестрой под навесом, Зуга писал или делал зарисовки, а она показывала ему на незнакомых птиц, зверей и деревья и слушала объяснения, интересные и подробные, хотя сведения обо всем он, разумеется, черпал только из книг.

Холмы проплывали рядами петушиных гребней, сквозь которые колдовским сиянием пробивался рассвет. Солнце поднималось выше, и краски постепенно тускнели, переходя в эфирную голубоватую белизну яичной скорлупы и растворяясь в жаркой полуденной дымке, а к концу дня загорались новыми оттенками – бледно-розовыми, пепельно-сиреневыми, нежно-абрикосовыми.

Лес, ограниченный холмами, узкой полосой обрамлял берега. Стройные колонны деревьев рядами уходили ввысь, сплетаясь раскидистыми кронами, в которых резвились стаи зеленых мартышек. Стволы пестрели многоцветными лишайниками – сернисто-желтыми, ярко-оранжевыми и сине-зелеными, как летнее море. Спутанные лианы – в детстве Робин называла их «обезьяньими веревками» – ниспадали каскадами с верхних ветвей, касаясь поверхности воды или исчезая в густом темно-зеленом подлеске.