Шервин Нуланд - Врачи [Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству] [litres]

В отличие от итальянских, парижские университеты были средоточием самой консервативной медицинской доктрины и косных методов обучения. Как кандидат на получение степени бакалавра медицины, Андреас провел первый год, изучая трактаты Гиппократа и работы Галена в компиляции Павла Эгинского и некоторых арабских переводчиков. Второй год был полностью посвящен анатомии Галена, которую преподавали стандартным способом «под руководством» профессора, монотонным, наводящим дремоту голосом читающего латинские тексты. В курсе анатомии, который читал Жак Дюбуа, или, как его иначе называли – Якоб Сильвия, было много неточностей, так как профессор проводил вскрытие собак для иллюстрации фактов, установленных Галеном. В последующие годы Везалий напишет, что он практически ничего не узнал из анатомии человека за годы обучения в Париже. По его словам: «За исключением восьми мышц живота, безжалостно искромсанных и в неправильном порядке, никто… никогда не показал мне ни единой мышцы или какой-нибудь кости, не говоря уже о сети нервов, вен и артерий».

Но юный мятежник не хотел ни тратить свое время, ни хоронить свои таланты. Он был настолько нетерпелив и импульсивен, что не стал скрывать свой опыт в области вскрытий. Поддавшись на уговоры своих товарищей-студентов, уже на третьем по счету вскрытии он взял нож цирюльника-хирурга и выполнил более искусную диссекцию, чем любой из его молодых коллег и даже профессоров могли наблюдать когда-либо. Его опыт самоучки не остался незамеченным. Когда один из его учителей Гюнтер Андернах готовил компиляцию небольшого неопубликованного анатомического трактата Галена, он обратился за помощью к своему, очевидно, самому одаренному студенту. В публикации, которая вышла в результате их общих усилий, Гюнтер описал своего ассистента как «молодое дарование с замечательным знанием медицины, греческого и латинского языков и весьма умелого в искусстве вскрытия». Везалий был не из тех, кто поет дифирамбы недостойным или преуменьшает свои заслуги; он с меньшим пиететом отнесся к своему наставнику, написав несколько лет спустя:

Я глубоко его почитаю и в своих сочинениях всегда называю учителем; но я бы хотел, чтоб мне досталось столько же ударов в жизни, сколько он произвел разрезов на телах людей и животных, за исключением тех, что были сделаны за обеденным столом. И я не думаю, что он обидится, если я скажу, что он, как никто другой, обязан мне за свои знания в анатомии, не считая тех, что есть в книгах Галена, которые являются общим достоянием.

Везалия не удовлетворял скудный материал, доступный для него в тех редких случаях, когда он мог вскрывать человеческие трупы. Он собирал кости из старых разрушенных могил на парижском Кладбище Невинных и вместе с несколькими однокурсниками совершал серии поисковых экспедиций на могильный курган в Монфоконе. Эта мрачная насыпь – невысокий холм – за северной стеной города, где находилась, говоря словами одного писателя, «лучшая виселица королевства». Там был построен большой склеп, украшенный шестнадцатью каменными колоннами более девяти метров в высоту, соединенными деревянными балками. Трупы преступников, казненных в разных частях Парижа, свозили в это место и подвешивали на балках, где они болтались до тех пор, пока не разлагались настолько, что их убирали в хранилище. Это было не очень приятное место. Современная бродячая собака – симпатичный песик по сравнению со свирепыми клыкастыми мародерами, слоняющимися по кургану, и студентам часто приходилось вступать в опасные состязания с ними и вездесущими воронами за остатки разлагающейся селезенки или небольшой части почки.

В отношении этих событий Зилбург также не мог не высказаться. Обсуждая участие Везалия в этих жутковатых приключениях и подчеркивая его лидерство, биограф ученого находит в них признаки того, что он был «пленником своих некрофильных и копрофильных наклонностей» и вообще был молчаливым, меланхоличным, непредсказуемым, угрюмым, душевно больным человеком».

Разумеется, все это может быть правдой; но в результате серьезных исследований свидетельств жизни Везалия не удалось обнаружить никаких сколько-нибудь заслуживающих доверия документальных подтверждений, оправдывающих такие определения. Легче восстановить витраж по нескольким осколкам, чем оценить личность по методам исследования научного материала, особенно учитывая недостаток информации, связанный с давностью событий.

Однако, несмотря на всю психоделическую болтовню, когда Зилбург придерживался проверенных фактов, его посещали некоторые очень красноречивые озарения, и, в конце концов, он смог представить образ Андреаса Везалия в нескольких предложениях, отражающих все, что этот человек олицетворял в зарождающемся мире медицинской науки:

В своей увлеченности [анатомией] он пошел дальше своих учителей Сильвия и Гюнтера. В возрасте четырнадцати лет эта страсть заставляла его вскрывать кошек и крыс. А в семнадцать-восемнадцать лет, повинуясь ее зову, он поднялся с ученической скамьи, отринув скучную декламацию работы Галена, перед лицом профессоров и нескольких сотен студентов вырвал нож из руки цирюльника и самостоятельно провел вскрытие трупа собственным смелым экспериментальным способом. В течение одиннадцати-двенадцати лет Везалий работал, влекомый этим мощным драйвом, для которого он нашел столь счастливое применение, почти полностью преобразуя примитивные, инфантильные, садистские наклонности в наивысшие профессиональные устремления; ни скептицизм друзей, ни открытая враждебность коллег и учителей, казалось, не могли удержать его на пути к своей цели. Он победил саму смерть, потому что, вскрывая и изучая мертвые разлагающиеся тела, он читал тайны жизнедеятельности живого человеческого организма. Кажется, в то время он действительно был одержим, как будто все, чего он хотел получить от жизни, – это осуществить свою единственную мечту.

Таким предстает перед нами Везалий. Здесь психиатру, который в большинстве других случаев вышел за границы имеющихся в его распоряжении доказательств, удалось ухватить самую суть индивидуальности ученого. Везалий был выдающейся личностью; легенды о нем слагали уже при его жизни, а все известные биографические данные подвергали тщательной проверке. Многие высоко ценят его ни с чем не сравнимые достижения, но есть и такие, кто обвиняет его в плагиате. Его целеустремленность подчеркивают так же часто, как его непостоянство, а количество страниц, посвященных его страсти к спорам (в этом он был похож на Галена), почти не уступает тем, что описывают его уважительное отношение даже к тем современникам, которых он мог бы по праву упрекнуть в некомпетентности. Но в целом, известно вполне достаточно, чтобы составить портрет Андреаса Везалия, хотя в оценке его заслуг и преданности науке мнения расходятся. По крайней мере, таким его образ сохранился в анналах медицины.