Владимир Зарвин - Идя сквозь огонь [СИ]

Вот ты, к примеру, Харальд Магнуссен, какой цели ты служишь?

— В настоящее время я служу твоим интересам, хотя и не испытываю от такой службы радости, — угрюмо ответил датчанин. — Разве тебе сего мало?

— Мне бы хотелось большего, — сложил «домиком» длинные пальцы тевтонец, — любое дело идет лучше, когда человек вкладывает в него душу. Вот если бы ты проникся духом борьбы за очищение земли от славянского варварства, грозящего миру…

— Проси, чего хочешь, но только не этого! — прервал его, тряхнув головой, Харальд. — Раз уж так вышло, что ты взял меня за горло, я буду тебе служить! Но лишь телом, душу оставь в покое!

Моя жена была славянкой, дети — наполовину славяне, за всю свою жизнь я не видел от славян ничего дурного. Россказни о том, что они кому-то угрожают, исходят от сил, желающих завладеть их собственной землей.

Дескать, мы истребляем славян, чтобы не дать им истребить нас, сжигаем их дома и нивы, дабы они не сожгли наши собственные!

Но разве славяне развязали ливонскую войну, что полыхает по сей день? Ваше крестоносное воинство вторглось в чужую страну, чтобы надеть ярмо на шеи местных племен. А поскольку они отказались встать на колени, вы предали их землю огню и мечу!

— Не забывай, что мы им несли свет Христовой Веры, а они упорствовали в язычестве!..

— Полно, рыцарь! Моя жена и ее отец, были окрещены, как и вся их деревня, в католичество, они почитали Христа истинным Богом, верили в христианские таинства, как добрые христиане, молились Спасителю и Богородице.

Но это не спасло их деревню от разорения, а добрую половину жителей — от смерти. Так что можешь просвещать о славянской угрозе кого угодно, но только не меня!

Ни один мускул не дрогнул на холеном лице тевтонца, слушающего эту гневную отповедь. Датчанину хотелось видеть в глазах Командора отблеск ярости, пылавшей в его собственном взоре, но они оставались непроницаемо холодными, как осколки льда.

— Что ж, — безразличным тоном произнес фон Велль, когда Харальд умолк, — ты был со мной откровенен, и я отплачу тебе тем же. Ты был прав, опасаясь за свою жизнь.

Я и впрямь велел Гмурам тебя убить, но лишь в том случае, если ты попытаешься обмануть меня и сбежать из Стокгольма.

— А если меня схватит стража? — не удержался от вопроса, Харальд.

— И в этом случае тоже, — холодно улыбнулся тевтонец, — посему будь осторожен. Помни, тебя ждут, дома!

— Что скажешь, Петр, как тебе Москва? — обратился к своему спутнику с вопросом Бутурлин.

— Город как город, только народ в нем дивный… — пожал плечами Газда. — И как вам, московитам, не мешают бороды? Зимой, в стужу, в бороде, может, и тепло, но в летний зной…

Ладно, у тебя она хоть невелика. А как быть тем, у кого бородища до груди, до живота? Ведь несподручно же!

— А разве твои побратимы не отпускают усы до груди? — улыбнулся Дмитрий.

— Так то усы! — важно подбоченился в седле казак. — Ужели не видишь разницы?

— Как не увидеть! Помнишь, Щерба меня спрашивал, есть ли что общее меж нашими народами?

Задай он мне нынче такой вопрос, я бы ответил: и казаки, и московиты дают вольно расти волосам на лице. Только вы не остригаете усов, а мы — всей бороды.

Похоже, когда-то наши народы были одним целым, но потом их пути разошлись. А схожий обычай, сохранился у обоих племен, хотя со временем обрел различия.

Те из нас, что остались жить среди северных лесов, сохранили бороды, те же, что ушли на юг, в степи, оставили на лице лишь усы. Оно и понятно — воду в тех краях найти нелегко, да и баню с собой в поход не потащишь.

А плоть нужно содержать в чистоте и вшам нельзя давать спуску. Когда волос на голове немного, кровососам негде прятаться. Посему вы стали избавляться от лишних косм.

Одного не разумею: зачем казакам понадобилась прядь на макушке. Не проще ли брить голову целиком, как делают татары?

— Да я сам толком не знаю… — смутился Газда. — Сколько помню себя, все мои предки, соседи, родня отпускали чупер. Для казака он — знак чести, носить его могут лишь Вольные Люди…

— Но какой в нем прок? — продолжал допытываться боярин.

— Старики сказывают, что в давние времена у нас был такой обычай, — решился наконец поведать заветную тайну другу казак. — Если воин погибал в бою, а оказии вынести все тело из битвы не было, семье усопшего возвращали его голову, дабы она могла с ней проститься и схоронить хотя бы часть родной плоти.

А как нести голову, когда на ней нет волос? В руках не удержать, к седлу не приторочить. Вот и придумали оставлять посреди макушки длинную прядь.

Вшей в походе из нее вычесывать нетрудно, а ежели казака убьют, то сподручнее будет доставить голову его родне…

— И вы обезглавливали мертвых собратьев?! — изумился словам друга боярин. — Я ждал всякого, Петр, но только не сего!..

— Чего ты на меня напустился? — обиженно фыркнул Газда. — Ни я, ни прочие казаки такого ныне не творят. Говорю же, в старину это было, еще до прихода к нам Христовой Веры!

— Прости… — смущенно потупил взор Дмитрий. — Не стоило тебя спрашивать!..

— Да что уж там! — махнул рукой казак. — Ты спросил, я ответил. Не повод для ссоры!

— Все равно прости! Поверь, я не хотел тебя оскорбить…

— Ты о другом лучше думай, брат. Тебе предстоит толковать с Князем. Поразмысли наперед, что и как ему скажешь, чтобы не прогневить Владыку!

Газда был прав. Долгий и опасный путь на Москву у побратимов остался позади, но Дмитрию еще предстояло объясниться со своим Властелином.

Трудно было предвидеть, отпустит ли он стольника с миром, выслушав его рассказ, или же ввергнет неудачливого боярина в опалу…

…Дмитрий погрузился в раздумья, и остаток пути до княжьих палат друзья преодолели в молчании. Для боярина на Москве все казалось привычным, но Газде, впервые попавшему, в столицу Великого Княжества, одежда москвичей, их бороды и деревянные дома были в диковину, и он с любопытством поглядывал по сторонам.

Казак ехал без шапки, и к нему со всех сторон тоже были прикованы удивленные взоры горожан. Смуглый усач с ятаганом за кушаком и чупером на бритой голове казался жителям Москвы выходцем из иного мира.

Мальчишки, сидящие на заборах, показывали на Газду пальцами. Встречные прохожие опасливо косились на него, а одна старушка, возвращавшаяся с богомолья, при виде казака даже осенила себя крестным знамением.

Газда лишь снисходительно улыбнулся в ответ. В далеком северном городе он и впрямь был чужим, и такое отношение москвичей его не удивляло.

Но при въезде на княжий двор казак встретился с человеком, коего ему хотелось видеть меньше всего. Едва они с Бутурлиным миновали ворота городища, на каменном крыльце палат появился боярин Воротынский.