Кристофер Бакли - Собиратель реликвий [litres]

– То есть страдания – это когда тебе мешают заниматься живописью в мастерской, так? А хочешь узнать мое определение?

– Я же не говорю, что ты тоже не настрадался.

– Вон отсюда.

– Что?

– Пошел вон. Сойди с повозки.

– С удовольствием.

Дюрер сошел на дорогу.

– Что ж, до свидания. Удачи тебе. – Он двинулся прочь.

– Э, нет. Никаких «до свидания». Остаешься с нами до самого Шамбери. Дойдешь туда пешочком. Шестьсот миль. Прогулка тебе не помешает. Заодно и настрадаешься, будет о чем ныть.

Дисмас обернулся к ландскнехтам:

– Художник идет до Шамбери пешком. Если вздумает сбежать – пристрелите. Цельтесь в голову, не промахнетесь – из нее самомнение так и прет.

Отличное начало путешествия.

Следующие несколько миль Дисмас рассеянно размышлял об иронии судьбы. По его приказу ландскнехты грозили Дюреру тем самым оружием, которое под Чериньолой было обращено против Дисмаса и Маркуса.

В повозке имелся потайной отсек, куда ландскнехты загрузили внушительный арсенал: аркебузы, пики, алебарды, топоры, мечи и пару огнестрельных ручных штук, называемых пистолями, а также несколько бочонков проклятого пороха. Нищенствующие бродячие монахи с такой поклажей вызвали бы подозрение, поэтому, чтобы лишний раз не рисковать, Дисмас решил обходить крупные поселения, а на ночлег останавливаться в лесу, подальше от дороги.

Однажды вечером, у костра под звездным небом, Дюрер раскрыл альбом для эскизов. Дисмас и Дюрер вот уже неделю не обменялись ни словом. Дюрер подставил босые ступни поближе к огню.

– Ну и что ты там калякаешь? – спросил Дисмас.

– Не твое собачье дело.

Дисмас взглянул на рисунок:

– Это твои ноги? Еще один автопортрет. Пойдет нарасхват.

– Да что ты вообще понимаешь в искусстве?! – не поднимая головы, буркнул Дюрер. – Ты – зачуханный швейцарский филистер… Ха! Зачуханный швейцарский филистер… Целых три синонима.

– Эй, маляр! – завопил Ункс. – А мой елдак слабо́ намалевать?

За неделю наслушавшись идиотского трепа ландскнехтов, Дисмас пришел к выводу, что из троицы придурков Ункс был самым тупым, зато самым сильным и статным.

– Я не пишу миниатюр, – ответил Дюрер.

Ункс поднялся над Дюрером, обнажил меч и упер острие Дюреру в грудь:

– Такой размер тебя устроит?

Дюрер щелкнул по клинку. Сталь зазвенела.

– Стоит крепко. Что есть, то есть.

Решив, что честь его восстановлена, Ункс снова уселся. В мерцающем свете костра Дюрер продолжил рисовать свои ступни в кровавых мозолях.

Изображение постепенно приобретало четкие очертания. Работа ма́стерская, спору нет, хотя такую картинку вряд ли кто-то купит. Однажды Дюрер нарисовал сложенные в молитве руки, а потом сделал с рисунка гравюру, которая отлично продавалась. Но сложенные в молитве руки – это одно, а вот покрытые мозолями ступни – совсем другое.

– Назови это «Ноги паломника», – предложил Дисмас. – Глядишь, и спрос появится. – Он скрутил рогожу валиком и сунул под голову. – Только не забудь поставить подпись Кранаха, – сонно пробормотал он, – своим же свежевыжатым семенем.

– Я посчитал это самым достойным медиумом для подписи Кранаха. Лучше, чем мед, или карамель, или луковый сок, или уксус…

– Какой же ты все-таки… Нарцисс. Поэтому мы с тобой и сдохнем.

Дюрер отложил рисование:

– Думаешь, сдохнем?

– Да.

Дюрер долго смотрел в костер, а потом вытащил из альбома чистый лист:

– Я нарисую твой портрет. Останется на память.

– Я не хочу, чтобы обо мне помнили.

– Глупости. Я предлагаю тебе бессмертие.

– Ты меня соблазняешь прямо как Сатана… О господи, с кем я связался?!

– Знаешь, почему мне заказывают портреты? По стенам развешивать? Нет, все боятся забвения. Всем хочется бессмертия.

– Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все суета! Видит Бог, тебе это лучше всех известно.

– Да уж… внемлите богослову Дисмасу…

– Я не богослов. Меня убьют из-за твоего тщеславия. Хорошо хоть, что умру, исполняя епитимью. Какой-то богослов объяснил Спалатину, что в чистилище я попаду всего на семьсот лет. Интересно, сколько времени отпущено тебе, коль скоро ты один повинен в наших злоключениях? Может, тебя отправят не в чистилище, а куда-нибудь потеплее.

Дюрер снова отложил альбом:

– Дис, не злобствуй.

– Я тебя обидел? Ай-ай-ай, стыд и позор!

– Между прочим, у меня случаются приступы меланхолии. Зачем было говорить, что мне прямая дорога в ад?

– Я же не желаю тебе вечно гореть в аду… Хотя если честно, то последние пару месяцев я сулил тебе именно это.

– Лютер утверждает, что наказания, налагаемые священнослужителями, – чушь собачья, – сказал Дюрер. – Священники нам совершенно не нужны. С Господом можно говорить напрямую.

– Знаешь, на твоем месте я бы уже давно завел разговор с Господом.

– С какой стати священники или там кардиналы властны порицать нас или отпускать наши грехи? Я согласен с Лютером: спасение обретается через веру. Только через веру.

– Если тебе невтерпеж, ставь на кон свою бессмертную душу. А я лучше исполню епитимью.

– Это твоя месть, да? Мучить меня видениями ада все шестьсот миль, да?

– Нет, изначально такого плана у меня не было, но идея неплохая, – сказал Дисмас. – Спокойной ночи.

Путники обошли стороной Карлсруэ и двинулись не по Рейнской дороге, а на юго-запад, в Шварцвальд. Этот путь был труднее, но по главным трактам сновали имперские соглядатаи. В государстве без правителя всякое случается.

Император Максимилиан умер. Трон Карла Великого пустовал. Приближались выборы преемника. Спалатин по секрету рассказал Дисмасу, что Фридрих отказался выдвигать свою кандидатуру на престол, несмотря на уговоры – кого бы вы думали? – папы Льва. По иронии судьбы Фридриху, по примеру Альбрехта, пришлось отдать свой голос за внука Максимилиана – Карла, короля Испании, в противовес растущему могуществу Франции. Папа тоже приветствовал избрание Карла, в пику амбициям короля Франциска.

Дисмас плохо разбирался в имперской политике. Может, оно и к лучшему, что Альбрехт, Фридрих и папа объединились, несмотря на непримиримые разногласия относительно Лютера.

Что же станет с Лютером? Испанский король Карл, убежденный и фанатичный католик, всячески поддерживал инквизицию. А здоровье Фридриха оставляло желать лучшего. Если верить Спалатину, Фридрих понимал, что жить ему осталось недолго, и потому отверг корону Священной Римской империи. Похоже, Лютеру несдобровать. Такие мрачные думы одолевали Дисмаса на разбитых, ухабистых дорогах Шварцвальда.

Настроение Дисмаса ухудшилось еще больше, когда путники разбили лагерь на лесистом склоне и лунный свет озарил заснеженные альпийские вершины на юге.