Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

— Возможно вы в курсе, что я вчера ездил в Барселону, — негромко произнес Пинсон.

— Да… Вы встречались с Поповым.

— Вы знаете, что в городе напряженная обстановка?

— Когда было иначе? — пожал плечами Негрин. — В Барселоне вечно так. Просто количество каталонцев не мешало бы сократить.

— Так вот что вы собираетесь сделать!

— В каком смысле? — прищурился Негрин.

— Знаете, что я вчера там увидел? Военный лагерь. Ваши войска, которыми командуют коммунисты, заняли все форты. Каталонским частям и отрядам анархистов, находящимся в городской черте, приказали сдать оружие. Само собой разумеется, они отказались. Я видел, как они вместе с троцкистами проходили маршем по улицам.

— Их не так и много. Они не представляют угрозы, — фыркнул Негрин.

— Сталин с этим не согласится. Он не станет мириться с оппозицией. Любой. Даже в Испании.

— Я вам сто раз говорил, — покачал головой Негрин, — для нас совершенно не имеет значения, с чем там согласится или не согласится Сталин. Наши советские союзники тут на правах советников-консультантов. Правительством руководим мы. Мы определяем политику.

— Поймите, Негрин, Барселона — это пороховая бочка. Кто-то дал добро на провоцирование конфликта. Либо вы, либо кто-то другой.

— Вздор.

— Я отказываюсь участвовать в этих играх. Они ставят под угрозу демократию.

— Вы министр, и сейчас идет война. — Негрин извлек изо рта сигару. — Не забывайте о своем долге защищать Республику.

— Я бы с вами согласился, одна беда — Республики больше нет. Вы и такие, как вы, превратили нас в марионеток, выполняющих приказы иностранной державы.

Два дня Пинсон сидел дома, слушал граммофонные записи классической музыки и думал. С наступлением выходных он вызвал машину и отправился на правительственную дачу, располагавшуюся у озера Альбуфера. Он много гулял по берегу, а один раз отправился к Средиземному морю и долго стоял у самой воды, наслаждаясь тем, как набегающие волны прибоя ласкают его босые ноги.

Через три дня в дверь дачи постучали. На пороге стояла его стенографистка, сеньора Арисцабаль. Увидев своего начальника, она разрыдалась.

— Сеньор… сеньор Пинсон… Это такой ужас… Вы даже представить себе не можете…

— Объясните мне, что стряслось? Что на этот раз натворил Негрин?

— Да я не о Валенсии, — махнула рукой стенографистка, — я о Барселоне. Последние три дня и три ночи в городе шли бои. Мы только вчера вечером во всех подробностях узнали о том, что там произошло, и потому я сегодня утром первым делом помчалась к вам.

— Что случилось в Барселоне? — помертвев, спросил Пинсон. — Они попытались разоружить анархистов и каталонцев?

— Ночью арестовали всех руководителей-анархистов. Тайная полиция забрала их и увезла куда-то в грузовиках. Больше о них никто ничего не слышал.

— А что ополчение? — спросил министр, не в силах скрыть волнение в голосе.

— Они подняли мятеж, сеньор. В городе идут бои. Люди говорят: мало нам одной гражданской войны, так теперь началась и вторая, — Арисцабаль оттерла платочком слезы.

— Так в чьих руках сейчас город? — в отчаянии вскричал Пинсон.

— В руках коммунистов, сеньор. Я думаю, они приготовились к этому заранее. Они хотели выманить их на улицы — я про анархистов, каталонцев, троцкистов… Чтобы одним махом уничтожить всех сразу. У них танки, сеньор. Они ждали за городом. А у ополчения только ружья, да сооруженные на скорую руку баррикады.

— Рауль? Где Рауль? — он потряс ее за плечи.

— Сеньор… — не в силах вымолвить ни слова, женщина снова заплакала.

Пинсон тяжело опустился в кресло.

— Он… он наверняка отважно сражался… — наконец произнесла стенографистка. — Они нашли его на одной из баррикад. Практически последней из тех, что им удалось взять. О нем написали в газетах… Мол, он был одним из главарей мятежа… Он был такой… такой молодой…

— Ему шел двадцать шестой год, — Пинсон вцепился в волосы и принялся раскачиваться вперед-назад.

Пинсон кинулся сломя голову в Мадрид, но, несмотря на всю спешку, опоздал. Его невестку Юлию арестовали на ее квартире через три дня после гибели мужа. Их шестилетнего сына Томаса забрала тайная полиция.

На протяжении всего следующего месяца коммунисты упрочивали контроль над испанским правительством. Силясь отыскать невестку и внука, Пинсон пустил в ход все свое влияние. Юлию найти не удалось. Она пропала без следа. С Томасом повезло больше. След вывел на сиротский приют, расположенный среди пыльных равнин неподалеку от Альбасете. Там Пинсон и нашел мальчика.

Возвращаться в Валенсию он не хотел. Из-за мятежа в Барселоне Ларго Кабальеро вынудили уйти в отставку, и премьер-министром стал Негрин. Для проформы Пинсон написал и ему, еще раз подтвердив, что уходит в отставку. Затем он взял с собой Томаса и отправился в северо-восточную Андалусию. Там, в Агва-Верде, у подножия гор Сегура, его ждал старый дом и преданная служанка Лупита, долгие годы хранившая верность его семье. Вместе с ней он занялся воспитанием Томаса.

Пинсон подумывал о возвращении в науку. В истории Реконкисты, войны, вернувшей принадлежавшую маврам Андалусию в лоно христианской церкви, по-прежнему оставалось много белых пятен. Его ждали арабские словари и тексты, львиную долю которых он перевел лишь частично, когда писал свою первую монографию по истории. Теперь Пинсон много времени проводил на воздухе, возделывая сад у дома. Конец великим свершениям, теперь можно заняться деревьями и цветами. Плевать на все. Его заботит только внук.

Аккуратно ступая, так, чтобы никого не разбудить, Пинсон еще до рассвета покинул пределы своего имения и, не торопясь, пошел по дороге, вдоль которой росли кипарисы. Его путь лежал через спящий городок и оливковые рощи к одинокой скале, вздымавшейся подобно острову над клубившимся у земли туманом. Забравшись на самую вершину, Пинсон вытянул длинные ноги и сел, прислонившись спиной к гладкому камню. «Хорошо, что захватил с собой куртку», — порадовался он. Несмотря на то что наступило лето, в высокогорье порой бывало прохладно. Устроившись поудобнее, Пинсон, как обычно, принялся ждать рассвета.

Сперва на горизонте проступил горный хребет Сьерры. Самый его верх покрывал снег, отчего казалось, что вдалеке пролегла ровная белая тонкая полоса, отделявшая окутанную сероватыми предрассветными сумерками долину от неба — пелены, сотканной из бархатного мрака ночи и украшенной одиноко поблескивавшей Венерой.

Пинсону никогда не удавалось ухватить тот самый момент, когда тишина внезапно растворялась в пении птиц. Миг, другой — и к щебетанию одинокой птахи незаметно присоединялся целый хор. К этому моменту Пинсона переполнял восторг от созерцания чуда: первые лучи солнца окрашивали снежные вершины розовым и на смену серости и мраку ночи в мир снова приходило ослепительное многообразие цветов. Постепенно из тьмы проступали склоны гор: сперва — розовато-лиловые, потом, по мере того как утро вступало в свои права, становившиеся янтарными и бледно-желтыми.