Михаил Крупин - Чертольские ворота

...Накануне въезда дочери Мнишек-старший выехал к ней навстречу из Москвы, дабы еще раз участвовать в торжественном въезде — так понравилось воеводе с первого раза шествовать сквозь свежесколоченные арки и башни.

Под шатрами за рекой раскланивалась уже перед царской невестой присланная из Кремля знать — князья Волконский и Мстиславский. Берега придерживали прочный, только чуть движимый и похрустывающий от дыхания реки настил на лодках, обозначавшихся из-под него носами. На тот берег уже снова вышел народ. Там начиналась уже музыка, торговля. В ярких бешметах и халатах персы, грузины и татары, вскакивая над людом на свои столы, перекрикивались внятно и загадочно между собой, веером разбрасывали сласти, улыбались ослепительно невестиным шатрам... Стрельцы никак не устанавливались цепью — край ее, все разнимаясь, колыхался от московского народа: то огрызался на народ, то шутил с ним. Край цепных стрельцов боялся то воды, то дорогой кареты, ожидающей цареву половину, — клюквенной с накладками серебряной росы и позлащенными колесами. Только двенадцать аргамаков в черных яблоках по белой масти, впряженные в карету, выстояли терпеливо и спокойно на волнующемся берегу. Звучание людского торжества лишь слабо, безнадежно-непохоже напоминало им один ласковый звук — ветер безлюдной степи в их больших жеребячьих ушах. Только чистый тот шум стал бы для них, может быть, причащением резвому празднику...

Поезд Марианны, проследовав через Земляной город, впал в Белый. Шли пешие гайдуки и стрелки — до трехсот, в голубых жупанах, в свалявшихся перьях на шапках-магирках. За ними гусары — по десятеро в ряд — на высокогрудых конях, с дракончиками на щитах и копьями с вишневыми значками. Далее угадывались высочайшие: князь Вишневецкий, Тарло, хохочущие, кажется, уже навеселе Стадницкие: Матиуш, Мартин и Анжей. Замыкал вельможный цуг соболий ком с пером, чуть треплющемся наверху, и рубинчатым мерцанием в пушных раздувах над золотом стремян и шпор. Может быть, это и был Мнишек, уже честно приодевшийся по туземной моде...

За каретой Марианны следовали брожки [24] Вид кареты. с дамами. В теплом рессорном возке чуть болтались знатнейшие бабки — Тарло, Гербурт, княгиня Коширская и Казановская. Их развезли по высоким московским дворам. Невесту с гофмейстеринами ожидали помещения Вознесенского монастыря — по соседству с четырехпалатной кельей лже-свекрови. Инокиня Марфа «дочку» встретила по всем установлениям радушия. До свадьбы Марианне предстояло взять у «матки» несколько уроков по основам рукоделия и православия.

Неподвижный на жениховском своем месте Дмитрий, сторожливый и скованный, в зависти отводил взор от возникающих то тут, то там — на поворотах и излучинах скатерчатого русла — островков привольного веселья, манящих к себе среди скучных, утративших строй, столовых «кораблей». Невдалеке, у второго притока-стола, все крепче дружили, уже, кажется, взаимно влюбляясь, три человека: Миша Скопин, Стась Мнишек и Федор Иванович Мстиславский. По окончании царского пира поехали они допировывать в свежерубленый дом Скопина; там в изнеможении от скоморошьих и своих коленец, быстрых ссор, длительных мировых кубков, трубок, завираний и откровений пали с рассветом и, опоздав на другой день на царев обед, прямо от Скопина поехали гулять к Мстиславскому... Никто не понимал, как могли стать вдруг столь близки друг другу эти люди: прихрамывающий, рассеянный паныч, русский правильный богатыренок и неуклюжий старец, многочтимый в Большой Думе? Да и никто в эти шумные, странные дни не стал бы разбираться, кто здесь при ком какие исполняет роли. Разве что со старшим Мнишком с самого начала было всем все ясно, даже хмельной казак Корела сразу раскусил его. Пан Ежи подсел к Андрею в первый же день свадьбы. Раз уловив, он свято помнил слабости больших людей, тем паче всех возвышенных и приближенных. Знай подставляя атаману ковшики с медами, чарки с винами (тайком подплеща в них прозрачный арах) и что, ни тост, улучая момент — за плечо опрокинуть свою стопку, сенатор тщательно, обняв казака, выведывал все, что ревностно скрывали от него до времени тверезые московские послы — самое интересное в России: ладна ли наличная казна и как она расходится по департаментам? Еще кто здесь — за перекрестными столами — свой в доску? (Тост за них). Который люб-верен царю? (Исполатье ему). Кто гад, кто в оппозиции? (Пьем, чтобы пропали). Здравица за землю русскую! (И где помилее, подороже русская земля?)... На третий день от братаний собольих манжет и таких задушевных сидений стало придворному казаку худо. Упершись головой в Мнишкову сладкую манишку, а ногами уже в польский двор, Корела вынул из чьих-то болтнувшихся вблизи ножен саблю и выделил ею из бестравного двора небольшой конус русской земли; присел, не отпуская Мнишка, взял землю в горсть и, поднявшись вновь, уложил ее сенатору в нагрудный внутренний карман. И так, покручивая саблю, трудно нагибаясь и прямясь, стал сображнику накладывать русской земли полные пазухи... Вначале несколько опешивший от такого с ним поступка, пачканый, пухнущий Мнишек вскоре сообразился с местностью. У ворот старого Борисова дома, ныне высочайшего польского двора, стояли кадки полугара, окутанные песнью и ругательством, — там во славу императорова тестя потчевались все из кремлевских низов желающие. Мнишек, при аккуратной помощи двух своих гайдуков, отвел туда мрачнеющего атамана. «Хлопцы, гей! — восхлипнул он, освобождаясь. — Вот ярчайший герой былых битв за царя! Вне подвигов — как скучен! Вот встречайте гетмана, развеселите и почествуйте!» Последние слова Мнишка пропали в общем мыке, пьяные с удовольствием облегли донца. Сразу сосредоточенными судорогами шахматных ходов задвигались к нему банные ковшики и треснутые кружки; Мнишек же, велев гайдукам припереть потихоньку ворота, пошел в хоромы через двор.

Ступив в горницу Мстиславского, Миша Скопин и хозяин отдали кресты на образа, а Стась первым делом отпахнул окно: русские, любя, терпели духоту и пот, но чужак не мог пока без воздуха.

Стол и тут был уже накрыт, но уже никто не глянул на него. Мстиславский махнул рукавом, и забежавшие в горницу следом песенники и шутихи пошли хватать в подолы со стола. Скопин взял перед тем только три достакана и штоф из настольной гущи и сказал:

— Пошли в сад.

Маленький седой цимбалист, оттертый от стола, ударил молоточками в звонкий, вдавшийся ему в грудь ящичек, обращая на себя внимание.

— Мишук, какой сад? По леву тыну — поп Ополодор приходу моего живет, — придержал мечника боярин. — Направо — законник Приимков-Ростовский... Всего-то посидим, под яблонью свирель послушаем, а разнесут: блудили. Знаешь сам как... Нет, и так поляк уж окно разволок!