Мика Валтари - Раб великого султана

Однако, сам того не сознавая, я довольно быстро приспособился к жизни в городе Османов, перенял нравы и обычаи горожан, так что вскоре стал для всех своим человеком. Всегда обучаясь языкам без особого труда, я с такой же легкостью менял свое обличье и приноравливался к новым обстоятельствам. Мои отношения с Пири-реисом и его ветеранами, а также с писарями и картографами складывались как нельзя лучше, и время от времени мне уже поручали выполнять несложную работу в библиотеке сераля, где разные ученые ежедневно переводили и переписывали старые манускрипты. Однако среди этих ученых мужей я не встретил никого, кто стал бы моим другом.

Как-то в пятницу я издали увидел султана: в окружении роскошной свиты и отрядов лучников он направлялся в великую мечеть, воздвигнутую его отцом. Любой из его подданных, даже самый бедный, мог тогда на конце длинного шеста подать владыке жалобу, и многие из этих прошений Сулейман читал лично, а Диван поручал соответствующему учреждению срочно исполнить решение султана.

Чем больше я думал об этой огромной державе, собранной Османами из маленьких кусочков и объединяющей теперь в своих границах множество разных народов, даже названия которых были мне неизвестны, тем больше удивлялся и восхищался я системой управления этой страной, умением султана сохранить целостность государства и обеспечить подданным безопасность и благополучие. Страной правили на основании законов более мягких и справедливых, чем в христианских государствах, а налоги были столь низкими, что не шли ни в какое сравнение с поборами, которыми христианские владыки душили своих подданных. Терпимость же, которую Османы проявляли к другим религиям, была для меня чем-то неожиданным и необъяснимым, ибо нигде не видел я ничего подобного: здесь никого не притесняли, уважая любое вероисповедание, и косо смотрели, пожалуй, лишь на персидских шиитов [42], которых считали еретиками ислама.

Великая Порта в самом деле была пристанищем всех народов, ибо даже профессиональные воины янычары – ядро султанской армии – были сыновьями христиан, воспитанными турками. Высокие государственные посты тоже занимали люди разных рас. Все они были рабами султана, лишь ему одному обязанными своим возвышением и головой отвечавшими за исполнение его приказов. Султан наделил их огромной властью, однако неподкупные султанские надзиратели постоянно разъезжали по всем уголкам страны, принимая жалобы от жителей даже самых отдаленных деревень, и таким образом заставляли правителей провинций держаться в рамках, определенных султаном и законом.

Моя участь зависела теперь от судьбы этого государства, от его неудач и побед. И я сознательно пошел на это. Поначалу, правда, я видел все в розовом свете; однако вскоре, оглядевшись вокруг, я понял, что идет подготовка к великому военному походу, и мне, человеку мирному и вовсе не мстительному, все же было интересно, что предпримут в Вене, поскольку там не могли рассчитывать на действенную помощь императора.

Когда мы с Джулией обсуждали вопросы большой политики и дела в серале, она предостерегала меня, умоляя не слишком полагаться на благосклонность великого визиря Ибрагима, и язвительно спрашивала, много ли я уже получил от его щедрот. От наших соседок и от женщин, с которыми Джулия встречалась в бане, она наслушалась сплетен из сераля и знала, что любимица султана, русская невольница Хуррем, родила ему уже троих сыновей. Эта молодая и всегда веселая женщина до такой степени завладела сердцем своего господина, что он даже не смотрел на других красавиц и довольно грубо обошелся с матерью своего первородного сына, услав ее с глаз долой. Вот и приходится иноземным послам одаривать султаншу низкого происхождения, которую они зовут Роксоланой. Все пытаются угодить ей, завоевать ее расположение, султан же в страсти своей исполняет любые ее желания. Завистницы в гареме уже шепчутся по углам о чарах и колдовстве. Джулия же сказала:

– Визири меняются, а власть женщины над мужчиной – вечна, и влияние красавицы сильнее уговоров лучшего друга. Если бы мне удалось снискать милость султанши Хуррем, я бы непременно сумела добиться для нас обоих куда больше того, что дает тебе покровительство великого визиря.

Я смеялся над ее наивной болтовней, однако серьезно предостерег ее:

– Говори тише, женщина, в городе султана у стен есть уши, а у колонн – глаза. И ты ошибаешься, дорогая, ибо ничто в мире не бывает столь мимолетным, как страсть и любовное наслаждение, так похожие на упоение вином. Нет, Джулия, в большой политике нет места женщине, и нельзя строить будущее, подчиняясь капризам наложницы из гарема!

Джулия съязвила в ответ:

– Очень поучительно знать, что ты считаешь любовь и страсть мимолетным упоением. Уверяю тебя, я прекрасно все запомнила. Но, возможно, не все мужчины столь переменчивы, и это касается лишь тебя.

Несколько дней спустя султан, восседая верхом на лошади, провел Диван, во время которого, согласно старинному обычаю Османов, обсуждались вопросы войны и мира. В торжественной обстановке султан назначил великого визиря Ибрагима сераскером [43]всей турецкой армии, сделав его вторым после себя человеком в государстве и пожаловав ему в знак своей милости, кроме множества богатых даров, семь бунчуков, вместо прежних четырех, а также знамена – белое, зеленое, желтое, два красных и два полосатых, – которые отныне всегда надлежит носить впереди Ибрагима. Кроме всего прочего, сераскеру назначили жалованье в размере десяти тысяч монет в день: в десять раз больше, чем получал до сих пор высший военачальник – ага янычар. Я, естественно, радовался такому возвышению человека, на благосклонность которого уповал, и сказал об этом Джулии, но она не согласилась со мной.

– Поступай, как знаешь, Микаэль, – сказала она. – Я не могу запретить тебе доверять великому визирю, который, конечно же, довольно часто вспоминает о своем подопечном. Однако позволь мне самой попытать счастья в другом месте и в более подходящее время.

Через три дня султан освободил послов короля Фердинанда и, призвав их к себе, одарил каждого кошелем золота. Это была компенсация за все невзгоды, которые им пришлось сносить в неволе. Потом говорили, будто султан сказал по этому случаю:

– Передайте от меня наилучшие пожелания вашему повелителю и сообщите ему, что он еще не знает, сколько выгод несет ему наша дружба, а также стремление помогать друг другу. Однако вскоре он это поймет, ибо я собираюсь собственноручно дать ему все, что он пожелает. Итак, предупредите его, дабы успел он надлежащим образом подготовиться к нашей встрече.

На что генерал короля Фердинанда якобы нескладно ответил, что его государь с великой радостью примет султана, если визит будет дружеским, но сурово встретит Сулеймана, если у владыки мусульман возникнут враждебные намерения. Таким образом была объявлена война. Однако как официальные, так и тайные представители христианских стран в Стамбуле отправили своим монархам срочные сообщения о войне еще тогда, когда узнали, что на сей раз по старинному обычаю Диван проводили, восседая на лошадях.