Мика Валтари - Золотое кольцо всадника

Единственный его благородный поступок состоял в том, что он ослушался сената и приказал совершить на Марсовом поле в присутствии всех коллегий жрецов жертвоприношение в честь Нерона, а на устроенном затем ужине рукоплескал лучшему во всем Риме кифареду, исполнявшему по его приказу сложенные Нероном песни, так, как рукоплескал прежде самому покойному императору. Однако он добился совсем не того результата, на который рассчитывал: присутствующие невольно сравнивали двух музыкантов, и сравнение это было вовсе не в пользу Нерона; короче говоря, Авл лишний раз показал, что Гай Юлий Виндекс, наместник Галлии Лугдунской, был совершенно прав, когда в своем письме, послужившем причиной гражданской войны, назвал Нерона бездарным певцом. (Разумеется, Виндексу было безразлично, хорош или плох у Нерона голос, он просто хотел побольнее уязвить императора.)

По моему мнению, крупнейшими ошибками Вителлия стали роспуск преторианских когорт и казнь тех ста двадцати человек, которые имели отношение к убийству Гальбы. Эти люди действовали в его интересах, и их следовало не наказывать, а награждать, тем более что среди них оказались трибуны и центурионы. Немудрено, что подобное поведение заставило командиров легионов усомниться в необходимости поддерживать такого императора.

Мне неприятно тут вспоминать о безжалостных убийствах большого числа знатных граждан. Подумать только: Вителлий не пощадил даже некоторых банкиров, а ведь они могли быть полезны ему. Надеясь быстро обогатиться, он велел казнить их и конфисковать все имущество, не понимая, что режет курицу, несущую золотые яйца.

На восьмой месяц правления Вителлин я получил сведения, подтолкнувшие меня к решающему разговору с Веспасианом. Я пообещал ссудить ему все мое состояние — под часть сокровищ Иерусалимского храма и будущей военной добычи, — чтобы он смог стать властителем Рима. Я рассказал Веспасиану о моих двадцати окованных железом сундуках, набитых золотом, чтобы он понял, как уверен я в его успехе. (Мое богатство ни за что не поместилось бы в Двух десятках сундуков, но это его не касалось.)

Осторожный Веспасиан так долго отказывался, что в конце концов Тит, послушавшись моего совета, сотворил письмо, в котором Отон якобы называл Веспасиана своим преемником. Тит владел искусством подделывать любой почерк гораздо лучше, чем все мошенники, которых я встречал на своем жизненном пути. Ну, а во что это может вылиться, принимая во внимание его натуру, пускай останется между строк.

Мне трудно судить, поверил ли Веспасиан в подлинность Отонова послания, — в конце концов он отлично знал своего сына. Как бы то ни было, всю ночь напролет он тяжело вздыхал, ворочался с боку на бок, и я решил для верности подкупить легионеров, раздав им по нескольку сестерциев, с тем чтобы на рассвете они объявили его императором. Может, они с радостью сделали бы это и без денег, но я спешил. Мне сообщили, что время сейчас самое подходящее, ибо слух, распространенный моими людьми и гласивший, будто Веспасиан любит простых солдат и отечески заботится о них, достиг даже отдаленных легионов.

Именно этим объяснялась весьма удивившая Всспасиана история о принесении присяги ему на верность легионерами Мезии и Паннонии [72], до которых вроде бы никак еще не могло дойти известие о недавнем провозглашении его императором у стен неприступного Иерусалима. В своем послании солдаты просили выплатить им давно ожидаемое жалованье, и новоиспеченный цезарь поспешил выслать им деньги, взятые, конечно же, из моих сундуков. Поначалу он несмело отказывался от предложенной мною помощи, бормоча что-то невнятное о своем нежелании быть в зависимости от богачей Рима, но потом, когда я растолковал ему, что он сможет расплатиться со мной, захватив сокровища иудеев, согласился взять деньги.

Думаю, окончательно убедили Веспасиана мои ссылки на Юлия Цезаря, которого в молодости ссужали золотом только лишь под его доброе имя и надежды на славное будущее. Правда, потом его кредиторы вынуждены были одобрять любые политические шаги императора — иначе им никогда не вернуть бы своих денег. Чтобы расплатиться со всеми, Цезарю пришлось покорить богатую и плодородную Галлию. Такие подвиги были явно не по плечу стареющему Веспасиану, но я все же сумел договориться с ним, соблюдя собственную выгоду.

Однако при жизни Нерона Веспасиан ни за что не пошел бы на нарушение воинской присяги. Да уж, верности и преданности ему было не занимать, хотя, на мой взгляд, эти качества при некоторых обстоятельствах становятся обременительными. Политическая целесообразность — тоже вещь немаловажная.

Впрочем, убедившись, что дела государства совершенно расстроены, а гражданской войне не видно конца, Веспасиан взвалил-таки на себя тяжелую ношу императорской власти. Он решил, что обязан вмешаться и спасти Рим от гибели; пошел он на это из сострадания ко всем простым людям нашей страны, понимая, что они хотят мира, спокойствия и тихого семейного счастья. Большинство обывателей и впрямь мечтает именно об этом и совершенно не желает думать о предметах, касающихся мирового устройства.

Я ощущаю настоятельную потребность рассказать тебе все, что известно мне о смерти Нерона, свидетелем которой, впрочем, сам я не был. Как друг Нерона и как простой смертный, снедаемый любопытством, я захотел разобраться в этой темной истории настолько тщательно, насколько позволяли мне изменившиеся обстоятельства.

Статилия Мессалина совершенно убеждена в том, что Нерон умер именно так, как об этом рассказывают. Но ведь в те дни она была в Анции, и потому ее слова ничего не стоят. Что же до Акты, то она столь часто приносит цветы на могилу своего царственного любовника, что это кажется подозрительным. Акта, между прочим, присутствовала при ставшем уже легендарным самоубийстве Нерона.

Когда Нерон убедился, что мятеж, поднятый Виндексом в Галлии, все ширится, он вернулся из Неаполя в Рим. (Сначала-то он не принимал Виндекса всерьез, хотя и обиделся, естественно, на его наглое письмо.) В столице император призвал всех сенаторов и всадников в Золотой дом, желая посоветоваться с ними, но очень скоро — как человек тонко чувствующий — ощутил холодок враждебности по отношению к себе. После этого заседания ему стало по-настоящему страшно. Узнав же о том, что Гальба, бывший тогда наместником в Иберии, примкнул к восставшим, Нерон окончательно упал духом, так как понял, что посланный им человек опоздал и не передал Гальбе высочайшего повеления покончить с собой ради блага государства.

Весть о поступке Гальбы быстро разнеслась по Риму и подняла такую волну ненависти к Нерону, какая заставила вспомнить, о временах Октавиана Августа и Марка Антония. Я не хочу повторять и пересказывать все те непристойности, что говорились о нем и выцарапывались на его статуях. Верхом дерзости стал случай с ключами от Капитолия, спрятанными сенаторами перед церемонией ежегодного обета за императорское благополучие, который дают всадники и члены сената. Ключи, разумеется, нашлись, но только после того, как Нерон, пришедший от долгого ожидания в ярость, пригрозил некоторым весьма влиятельным участникам этого происшествия немедленной казнью — причем прямо перед запертыми дверями этого священного места. Исчезновение ключей было, однако, расценено многочисленными зеваками как очень нехорошее предзнаменование для Нерона.