Борис Акунин - Ореховый Будда [litres]

— У тебя грех, у других — нет.

Непохоже, что кто‑то из паствы когда-либо прежде перечил «кормщику». Он обомлел.

— Что ты несешь, Катерина? Умом тронулась? В чем тут можно сомневаться? В трех высших благах?!

Ката‑тян кивнула.

— Перво-наперво сомневаюсь, что Богу мое страдание в радость. Еще сомневаюсь, что благо — пострадать за тебя. И насчет того, что погубить свое тело — благо, мне тоже сомнительно.

Ай молодец, подумал Симпэй. Мало кто может так быстро подняться на первую ступень.

Однако «кормщик» уже не изумлялся. Он гневался, и в гневе стал грозен. Суровые брови сошлись, разделив лоб глубокой складкой. Глаза неистово загорелись, кулаки сжались. Страшнее же всего было то, что Авенир не закричал, а зашипел, словно готовящаяся к броску змея- мамуси .

— Всегда ты была дерзка и своеумна, а в Пинеге вовсе испортилась! Ан ладно. Нет в тебе сердечного замка, посидишь под железным.

Двинулся вперед, прямо на девочку. Она втянула голову в плечи, ожидая удара, но старец лишь отстранил ее и вышел вон. С той стороны раздался его крик:

— Аникий! Михей! Сюда!

Ката‑тян заметалась по комнате. Кинулась к окну, за которым прятался Симпэй, но не заметила его, а распахнула створки шире, свесилась — в испуге отшатнулась. Высоко!

Бормотала:

— Господи, господи, пропадаю… Пропадаю, дедушка!

Что у нее в голове пока путаница и она не знает, к кому взывать о помощи — к христианскому богу или к своему учителю, это в порядке вещей, подумал Симпэй.

Вслух же сказал, негромко:

— Первую ступень ты усвоила неплохо. Можно двигаться дальше.

От голоса, внезапно прозвучавшего у нее прямо над ухом, Ката‑тян взвизгнула и отскочила.

Внизу на лестнице ступени уже скрипели под тяжелыми шагами. Надо было спешить.

Симпэй просунул в проем голову.

— Не бойся, я тебе не снюсь. Лезь на подоконник и покрепче обхвати меня.

— Я боюсь! Сорвусь, переломаюсь!

— Двух одинаково сильных страхов не бывает, — назидательно молвил он. — Выбери, чего ты боишься меньше — того или этого.

И показал сначала на дверь, потом на окно.

— В девку вселился бес. Возьмите ее, заприте в погреб, — донесся голос Авенира. — Да живее вы! Что еле ползете?

Ката‑тян кинулась к Симпэю.

— Крепче, — велел он. — Да не за шею, мне дышать надо. Под мышками обхвати. Вниз не гляди, лучше зажмурься. Спускаться будем быстро.

Створки он прикрыл, чтобы не бросались в глаза.

Когда скрипнула дверь, за окном уже никого не было.

Второй раз за этот длинный-предлинный день Кате пришлось прятаться в закоулке, а по двору бегали люди, которые ее искали за недобрым делом. Но тех, давешних, она знать не знала и они были чертовы слуги, а с этими Ката жила всю жизнь. Фома Ломаный ладно, он злыдень, но дядя Михей ее всегда жалел, а дядя Аникей давал ей, маленькой, сахару. Ныне же все трое хотели ее изловить и отдать черному фискалу на муку, а старец Авенир, бывший еще недавно все равно что посланником Божьим на земле, высовывался из окна и кричал: «Бес ее что ли, сквернавку, унес? Вы не пусто бегайте‑то, вы об избавлении от козней Лукавого молитесь!».

Страшно это было и горько, потому Ката боялась и всхлипывала. А дед Симпей поглаживал ее по плечу, приговаривал: «Это плохой сон, плохой. Но ты его запомни».

Сидели они в щели меж забором и сарайкой. А потом Фома заорал от коровника: «Тута она! На сенник залезла!». Померещилось ему что‑то. Мужики все туда побежали. Дедушка шепнул:

— Теперь уходим.

Они перебежали к воротам, отперли калитку и скоро были уже на темном лугу, на воле.

Ката оглянулась назад. Городище, которое было для нее отчим домом, показалось ей и вправду похожим на корабль посреди ночного моря, совсем как на картинке из книги об открытии Нового Света. Окошко в Башне — будто мачтовый фонарь. А я прыгнула в море-океян и плыву сама по себе, подумала Ката, но мысли этой почему‑то не испугалась. Не сама по себе — с дедушкой. Небось с ним не потонешь.

Удалившись от Соялы на версту или более, они остановились.

— На Архангельскую дорогу нам нельзя, сама слышала, — сказал Симпей. — Куда ж нам?

Призадумался.

— На что нам дорога? — удивилась Ката. — Мы вдоль пошагаем, никто нас не увидит. А заставы стороной обойдем.

Он покачал головой.

— До Архангельска мы, может, и дойдем, но в городе тебя схватят. Ты Ванейкина не знаешь. Он ищей опытный. Нет, короткая дорога до моря нам заказана. Пойдем длинной. Через леса, через озера. На Петербург. Ничего. Зато оттуда до Амстердама короче и кораблей больше.

Ката не поверила.

— В Петербург? Да он вона где! До него тыща верст! А до Архангельска четыре дня всего через Холмогоры.

— До Петербурга, пожалуй, что и больше тысячи верст. Но в Пути быстрота не главное.

— А что главное? Дойти до цели?

— Нет. Главное — правильно идти, — непонятно ответил дедушка, но больше ничего не объяснил.

— Мне про это подумать, да? — спросила она, памятуя урок первой ступени: все пробовать на зуб.

Небо вдруг осветилось зарницей, и дедушкин лик показался Кате загадочно-грозен. Тут же ударил гром, а сразу за тем, безо всякого предупреждения, хлынул обильный майский ливень.

— Бежим! — крикнула Ката. — Тут близко бор! Сядем под большую ель, укроемся!

Бросилась первой, но обернулась и встала, потому что Учитель остался на месте.

— Зачем укрываться от дождя? — спросил он.

— Промокнем же…

— Разве промокнуть опасно для жизни?

— Нет…

— Прячется ли от дождя лесной олень? Или медведь? Боятся ли они промокнуть?

— Нет…

Она поежилась, потому что за шиворот стекла противная холодная струя. Намокшие волосы прилипли ко лбу, начали отсыревать онучи. Дед же был безмятежен и лишь с удовольствием подставлял лицо струям.

— Поговорим про вторую ступень. Зверь, живущий на воле, силен, ибо обходится только тем, что получил от природы. Зимой не мерзнет, летом не жалуется на жару, легко переносит голодные времена, не нуждается ни в одежде, ни в дровах для обогрева. Человек, напротив, слаб зависимостью от придуманных им удобств. И тем слабее, чем больше у него подобных привычек. Пойми меня верно. — Он смахнул со лба капли. — Человеческие изобретения, благоустраивающие жизнь — это хорошо. Нельзя ставить преграды предприимчивому уму. Но тот, кто идет по Пути, не нуждается в излишнем, а излишнее — всё, что необязательно для жизни. Это и есть вторая ступень обучения. Обходиться самым необходимым и не страдать от этого.