Илья Яблоков - Русская культура заговора

Концепция Хофстэдтера, делающая акцент на психологической компоненте в теориях заговора, на многие десятилетия стала доминирующей при изучении феномена. Хофстэдтеру главная опасность виделась в праворадикальной риторике: именно этот политический спектр представлял Джо Маккарти. В 1990-е сын известного советолога Ричарда Пайпса, Дэниел, под влиянием холодной войны распространил присутствие «параноидального стиля политики» и на леворадикалов, уделив в своей книге много внимания СССР и, в частности, Иосифу Сталину [59] Pipes, D. (1997). Conspiracy: How the Paranoid Style Flourishes and Where it Comes From. New York: Free Press. . Работы, написанные в этом русле, изображали теории заговора исключительно как часть нездорового восприятия действительности, а людей, разделяющих эти идеи, – как жадных до власти и глубоко уверенных в том, что ничто не происходит случайно, а лишь в результате тайного сговора влиятельных людей [60] См., например: Robins, R.S. and Post, J.M. (1997). Political Paranoia: The Psychopolitics of Hatred. New Haven and London: Yale University Press. .

Безусловно, такое упрощение не могло служить сколько-нибудь эффективному изучению конспирологии. Ни Хофстэдтер, ни его последователи не сумели предложить четкого метода исследования. Напротив, Пайпс призвал каждого, кто озабочен популярностью параноидального стиля в политике, присоединиться к «вечной борьбе» против теорий заговора, где бы ни проявились их черты [61] Pipes, D., 49. . Американский культуролог Джоди Дин заметила, что подобный подход сам по себе сравним с параноидальным стилем [62] Dean, J. (2002). Publicity’s Secret: How Technoculture Capitalizes on Democracy. Ithaca: Cornell University Press, 63–64. . Конечно, он помог выявить ключевые черты теорий заговора, но не годится для сбалансированного анализа этого противоречивого явления.

Другой подход рассматривает теории заговора как инструмент политических манипуляций. Дело в том, что в конце 1980–1990 гг., когда он был сформулирован, одной из главных проблем безопасности в США была деятельность крайне правых организаций. Их активность, а также террористические акты (например, взрыв в Оклахоме, устроенный в 1995 г. Тимоти Маквеем) послужили серьезным стимулом к тому, чтобы попытаться понять логику действий сторонников праворадикальных теорий заговора. Ученые, придерживающиеся этого подхода, утверждают, что совершенно неверно изображать правых популистов как психопатов и экстремистов, поскольку они могут отражать взгляды обычных граждан – наших соседей, коллег, – чьи чаяния связаны с обычными повседневными проблемами [63] Berlet, C. and Nemiroff Lyons, M. (2000). Right-Wing Populism in America: Too Close For Comfort. New York: The Gulford Press. . Таким образом, теории заговора могут быть восприняты как продукт маргинальных праворадикальных групп, опирающихся на антиэлитистскую, популистскую риторику, которую могут использовать различные политические движения.

Оба подхода отчасти содействуют дальнейшему пониманию природы теорий заговора, однако ни один не способен объяснить их популярность в современном мире. Теории заговора могут использоваться не толькокак инструменты политической борьбы, а их сторонники не всегда страдают психическими расстройствами. Более того, как показывает практика, называть параноиком каждого, кто верит в теории заговора, непродуктивно, поскольку то, во что эти люди верят, часто связано с серьезными социоэкономическими, культурными и политическими проблемами [64] Harambam J. and Aupers, S. (2016). ‘I am not a conspiracy theorist’: Relational Identifications in the Dutch Conspiracy Milieu. Cultural Sociology , 11 (1), 1–17. . Не стоит забывать и того, что многие теории заговора эксплуатируют знание о прошлых, реально существовавших тайных договоренностях политиков. Поэтому представление о конспирологии как стигматизированном знании как минимум неполно, и ее изучение требует новых методологических инструментов.

Чрезвычайная популярность теорий заговора, захлестнувшая США в 1990-е гг. (эта волна докатилась и до постсоветской России, вспомнить хотя бы повышенный интерес к сериалу «Секретные материалы»), способствовала переосмыслению этого явления научным сообществом. Оказалось, что теории заговора привлекательны как способ постижения мира не только для фанатиков-маргиналов. В действительности они могут быть особенным способом рационального мышления, своеобразным порталом, «через который обсуждаются социальные явления» [65] Bratich, J.Z. (2008). Conspiracy Panics: Political Rationality and Popular Culture. Albany: State University of New York Press, р. 6. . Сторонники нового взгляда обращают внимание на то, что предыдущие попытки объяснить конспирологию способны только локализовать ее среди маргинальных право- и леворадикальных групп, в то время как в конце ХХ в. теории заговора вырвались за пределы этого идеологического гетто. Теперь они – важный элемент современной культуры, присутствующий в кинематографии, музыке, литературе [66] Birchall, C. (2006). Knowledge goes pop. From Conspiracy Theories to Gossip. Oxford: Berg. . Как в связи с этим можно проанализировать, кто наиболее склонен верить в теории заговора? Есть ли психологические предрасположенности к такой вере? Какие истории могут считаться теориями заговора, а какие нет? Как быть с историческими фактами, лежащими в основе конспирологии? Делают ли они теории заговора более легитимными? [67] Olmsted, K.S. (2009). Real Enemies: Conspiracy Theories and American Democracy, World War I to 9/11. New York: Oxford University Press.

Типичная фраза, с которой начинается обсуждение той или иной теории заговора, «Я не конспиролог, но…» совершенно ясно отражает природу конспирологии, ее положение в повседневной проблематике как «подавленного знания» (используя терминологию Мишеля Фуко [68] См.: Фуко М. Археология знания. Ч. 1. – М.: Гуманитарная академия, 2012. ). Джек Братич в связи с этим отмечает, что теории заговора являют пример того, как официальный дискурс, обладающий большей властью и легитимностью, может подавлять знания, несущие информацию о существенных общественных конфликтах [69] Bratich, J. Z. Conspiracy Panics, 11. . В последние два десятилетия представители различных областей науки – историки, антропологи, социальные психологи, религиоведы, политологи, социологи и культурологи – проделали огромную работу, стараясь прояснить концептуальные и дисциплинарные особенности изучения феномена, продвинуть вперед исследование теорий заговора и тех, кто в них верит, и внесли огромный вклад в изучение этого явления.

Выяснилось, что оно не настолько уж маргинально [70] Oliver J. E., Wood T. (2014). Medical conspiracy theories and health behaviors in the United States. JAMA Internal Medicine , 174, 817–818. DOI: 10.1001/jamainternmed.2014.190; Sunstein C. R., Vermeule A. (2009). Conspiracy theories: Causes and cures. The Journal of Political Philosophy , 17, 202–227. DOI: 10.1111/j.1467–9760.2008.00325.x. . Социальные психологи установили, что вера в заговор может объясняться склонностью к недоверчивости и подозрительности. Если кто-то верит в одну теорию заговора, то скорее всего поверит и в другую, даже если они взаимоисключающие [71] Wood M. J., Douglas K. M., Sutton R. M. (2012). Dead and alive: Beliefs in contradictory conspiracy theories. Social Psychological and Personality Science , 3, 767–773. DOI: 10.1177/1948550611434786. . Многое также зависит от ситуации, в которой человек находится. Если политическая партия, которую он поддерживает, проиграла выборы, подозрительность по отношению к выигравшему конкуренту будет выше [72] Uscinsky J., Parent J. (2014). American conspiracy theories. Oxford: Oxford University Press. . Во время кризисов – чрезвычайных ситуаций, войн, техногенных катастроф – также наблюдается рост доверия к теориям заговора [73] Van Prooijen J-W., Douglas K. M. (2017). Conspiracy theories as part of history: The role of societal crisis situations. Memory studies , 10 (3), 323–333. . Больше того, никакой патологии в том, что люди склонны в них верить, нет. Эта вера ситуативна и основана на той информации, которая становится доступна человеку и на основе которой он затем выносит суждение [74] Radnitz, S., Underwood P. (2015). Is Belief in Conspiracy Theories Pathological? A Survey Experiment on the Cognitive Roots of Extreme Suspicion. British Journal of Political Science , 47 (1), 1–17. . Если человек получает больше информации, содержащей конспирологические интерпретации, выше и вероятность того, что последующие события будут оцениваться им в том же ключе [75] Van Prooijen J-W., Douglas K. M. (2018). Belief in conspiracy theories: Basic principles of an emerging research domain. European Journal of Social Psychology , 48 (7), 897–908. . В такой ситуации стремление найти информацию, согласующуюся с его собственной точкой зрения, известное в науке как «предвзятость подтверждения», служит еще одним способом упрочения конспирологического менталитета [76] Бразертон Р. Недоверчивые умы: Чем нас привлекают теории заговора. – М.: Альпина нон-фикшн, 2017. . Более того, склонность людей замыкаться внутри сообщества со схожими взглядами, в котором живут и эволюционируют различные мифы и в том числе теории заговора, влияет на психологическое поведение членов подобных сообществ [77] Bessi, A. (2016). Personality traits and echo chambers on Facebook. Computers in Human Behavior , 65, 319–324. . Однако высокий уровень образования и развитое критическое мышление могут стать фактором, снижающим доверие к конспирологическим идеям [78] Van Prooijen J. W. (2017). Why education predicts decreased belief in conspiracy theories. Applied Cognitive Psychology , 31, 50–58. DOI: 10.1002/acp.3301; Douglas K. M., Sutton R. M., Callan M. J., Dawtry R. J., Harvey A. J. (2016). Someone is pulling the strings: Hypersensitive agency detection and belief in conspiracy theories. Thinking and Reasoning , 22, 57–77. DOI: 10.1080/13546783.2015.1051586. .