Джон Норвич - Краткая история Франции [litres]

Когда со вторым письмом папы ознакомили общественность, оно, естественно, возбудило у парижан антиклерикальные настроения. Снова начались повсеместные массовые беспорядки. В саду Пале-Рояля сожгли чучело, изображающее папу, в монастыри врывались и насиловали монахинь, в окно кареты папского нунция бросили отрезанную голову, толпа снесла двери церкви Сен-Сюльпис и заставила органиста играть революционную песню « Ça ira » [120] На создание этой песни творца, как ни странно, вдохновил Бенджамин Франклин. Когда Франклина спрашивали о ходе американской Войны за независимость, он обычно отвечал: « ça ira, ça ira» , что в буквальном смысле означало «она будет следовать своим путем», а по смыслу – «все будет хорошо». Песня сначала получила популярность во время подготовки к Празднику Федерации, но вскоре ее подхватили как гимн революции. . Людовику приказали уволить нового духовника и заклеймили короля как предателя за неподчинение закону Франции посредством получения причастия от священника, лояльного папе, а не своему государству. Когда в Пасху Людовик с семьей попытался поехать из Тюильри на службу в Сен-Клу, обнаружилось, что ворота не открываются. Несмотря на все усилия Лафайета, толпа категорически отказалась выпустить королевскую карету. Почти два часа они были вынуждены ждать, пока им позволили вернуться во дворец, королеве с трудом удалось успокоить рыдающего дофина.

К этому моменту Людовик осознал, что никогда не сможет примириться с революцией, а революция никогда не примет его. Король помнил и совет Мирабо: если у него получится добраться до расположения своей армии на границе, то, возможно, ему удастся убедить австрийского императора (все-таки он приходился ему зятем) начать вооруженное вторжение во Францию. Король Испании тоже, конечно, не откажется помочь. Едва ли стоит говорить, что Мария-Антуанетта с энтузиазмом поддержала эту идею, единственная проблема состояла в том, чтобы найти способ воплотить ее в действительность. Дворец в Тюильри, как уже убедилась королевская семья, строго охранялся, несколько слуг подозревались в том, что они являются платными осведомителями. В распоряжении короля находилось слишком мало наличных денег, а королева не могла продать ничего из драгоценностей, чтобы не вызвать подозрений. Если у семьи (а Людовик твердо решил, что им не следует разделяться) получится ускользнуть, то им потребуется любая помощь.

И тут (это казалось почти чудом) в нужное время появился нужный человек. Им стал Аксель фон Ферзен, высокий и поразительно красивый шведский аристократ, служивший под началом генерала Рошамбо в Америке, теперь он являлся специальным представителем своей страны при французском дворе. Ферзен стал близким другом королевы, регулярно посещал ее воскресные карточные вечера; естественно, при дворе говорили, что он ее любовник, и такие слухи вполне могли быть правдивыми. Ферзен тоже видел, что королевской семье нужно бежать из Парижа, и сразу предложил одолжить необходимые деньги. Он также пообещал найти карету, достаточно просторную, чтобы в ней поместились король, королева, их дети, сестра короля Елизавета и воспитательница королевских детей герцогиня де Турзель. Побег назначили на понедельник 20 июня 1791 г. В 23:15 вечера, в момент смены караула, пятеро человек выскользнули в боковой выход, поверх другой одежды у дофина было длинное платье, как у девочки. Еще полчаса они ожидали королеву, наконец она появилась, и Ферзен, одетый как обычный возница, повез их в назначенное место встречи у театра Порт-Сен-Мартен, где их ждал тяжелый экипаж [121] Обычно говорят, что это был берлин, но берлины обычно везли только двух пассажиров. Для пяти человек требовалась карета значительно более серьезных размеров, как, например, дилижанс. Известно, что такие тащили шесть лошадей. , чтобы доставить в Монтмеди, хорошо укрепленную крепость роялистов на северо-восточной границе Франции.

Побег королевской семьи обнаружился на следующее утро, когда один из valets de chambre (камердинеров) пришел будить короля и нашел кровать пустой. Немедленно объявили тревогу, в разных направлениях поскакали поисковые отряды. Это была, во-первых, погоня, а во-вторых, гонка на скорость, чтобы арестовать беглецов до того, как они окажутся в безопасности. К несчастью для королевской семьи, их карета двигалась мучительно медленно: по изрытым ямами провинциальным дорогам хорошо, если они делали пять миль в час, самое большее – десять [8–16 км/ч]. Через двадцать четыре часа езды в ужасном дискомфорте в самый жаркий сезон года они добрались до маленькой деревушки Варенн, но, увы, там их уже ждали. Во время предыдущей остановки в Клермон-ан-Аргоне, где они меняли лошадей, Людовика узнал по портрету на купюре [122] Эти купюры, или assignats (ассигнации), – бумажные деньги, выпускавшиеся Национальным собранием с 1789-й по 1796 г. молодой почтмейстер, некий Жан-Батист Друэ. По совету жены в тот момент Друэ ничего не сказал, но немного погодя, почувствовав уверенность в своей правоте, он с другом поскакал в погоню. Они обогнали королевскую карету, а в Варенне предупредили местного бакалейщика с подходящей фамилией Sauce [123] Соус ( фр .). . Карету остановили, и пассажиров провели в магазин. Бакалейщик тем временем послал записку местному судье Жаку Дестезу, который жил в Версале и часто видел короля и королеву. Дестез сразу узнал монаршую семью и пал на колени. «Да, – сказал Людовик, – я действительно ваш король». Перед рассветом прибыли два офицера. Они привезли дерективу от Национального собрания, приказывающую беглецам немедленно возвращаться в Париж. Они не смогли ехать дальше. Попытка побега провалилась.

Путешествие домой стало кошмаром. Из-за июньского солнца, бьющего в черную крышу кареты, жара внутри была практически невыносимой, а яростные толпы на всем протяжении пути, орущие и плюющие, бьющие кулаками по бокам кареты, не позволяли открыть окна. Когда они достигли Порт-а-Бенсона, в карету с королевской семьей сели два члена Собрания, королеве пришлось взять дофина на колени, а духоты заметно прибавилось. Один из них, Жером Петион, по крайней мере частично ответил на вопрос, который сам собой должен приходить в голову:

Мы оставались в карете целых двенадцать часов, ни разу не выходя на воздух. Меня особенно удивило, что ни королева, ни мадам Елизавета, ни мадам Турзель не выказывали желания выйти. Дофин два-три раза хотел писать. Король сам расстегивал ему брюки и подставлял большую серебряную чашу.

Только через пять дней такой пытки королевская семья приехала обратно в Париж, измученная и униженная. Люди стучали по карете и выкрикивали оскорбления, пока они наконец не въехали в Тюильри. Там, по крайней мере на время, они оказались в безопасности, но теперь они уже были сломлены физически и морально. В них не осталось боевого духа.