Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

А Роган тем временем уже освоился с положением узника Бастилии. Положение это, надо сказать, не было слишком уж тяжелым: ему предоставили самое просторное помещение в служебном корпусе и троих слуг, на его содержание ежедневно выделялось 120 ливров. Он мог устраивать званые обеды, приглашая всех, кого пожелает, и не раз закатывал пиршества (накрывая стол не менее чем на двадцать персон) с шампанским и устрицами. Учитывая большой наплыв визитеров к кардиналу, в виде исключения по целым дням не разводили подъемный мост, ведущий к воротам Бастилии. Вечером Роган в своем коричневом рединготе и надвинутой на глаза широкополой шляпе прогуливался по башенной террасе, и тогда парижане толпами собирались на площади и таращили на него глаза. В городе только и было разговоров, что о предстоящем процессе. Вся Европа с интересом ожидала, как будут разворачиваться события.

Первоначально Людовик XVI назначил судебными следователями — в полном соответствии с законом — министра полиции барона Бретея и начальника парижской полиции Тиру де Крона. Но Роган обоим дал отвод, заявив, что первый является его личным врагом, а второй занимает слишком незначительную должность, чтобы допрашивать кардинала. В результате остановились на кандидатурах министра иностранных дел Верженна и морского министра Катри, которые устроили всех. И Роган начал давать показания — хладнокровно, толково, с большим достоинством.

Зато Жанна доставила суду гораздо больше хлопот. Судебное разбирательство длилось несколько месяцев, и каждый день был отмечен бурными сценами. Жанна без конца перебивала свидетелей, к месту и не к месту вставляя язвительные реплики, а если суд находил какие-то ее показания неубедительными, тут же экспромтом приводила новые аргументы в свою защиту и моментально переходила в контратаку, поворачивая все обвинения против своих обвинителей. Так, Рогану, поинтересовавшемуся, откуда у нее столько денег, она прямо в глаза бросила, что он был ее любовником. Барону Планта, который больше всех неистовствовал, доказывая, какую роковую роль она сыграла во всех этих событиях, заявила, что им движет чувство мести: он якобы хотел ее изнасиловать, но остался с носом. Наиболее опасного свидетеля патера Лота Жанна обвинила в том, что, будучи монахом, он вел развратный образ жизни и приводил женщин ее мужу. Калиостро же, по ее словам, вообще постоянно сбивал ее с пути истинного. Услышав такое, Калиостро возвел глаза к небу и произнес взволнованную речь, пересыпая ее итальянскими и «арабскими» выражениями и призывая в свидетели Господа Бога. Но все было напрасно: стоило Жанне открыть рот, как в зале тотчас сгущалась атмосфера скандала, и все становилось таким, как будто отражалось в кривом зеркале.

Она не просто защищалась, она яростно боролась за свою жизнь. Так ведет себя кошка, загнанная в угол остервенелыми псами. Видя, что на стену ей не забраться, она решительно поворачивается к своим преследователям и неожиданно для них вдруг начинает казаться вдвое крупнее, чем была до сих пор. И начинает шипеть и издавать такие устрашающие звуки, будто адская машина, которая вот-вот взорвется. Эта загнанная в угол кошка могла бы послужить наилучшей моделью для символической статуи Храбрости.

Людовик XVI предоставил Рогану право выбора, спросив, кому он доверяет решение своей участи: королю или парламенту. Роган предпочел парламент, изложив свои соображения в письме, которое подписали и его родственники, дабы продемонстрировать свою полную солидарность с ним. Письмо исключительно лукавое и довольно-таки агрессивное:

«Сир, я надеялся в ходе судебного следствия представить Вашему Величеству доказательства того, что мне была отведена роль слепого орудия в руках интриганов. В этом случае я не желал бы для себя иного правосудия, чем то, которое нашел бы, обратившись к Вашему Величеству с просьбой восстановить справедливость. Но после того, как мне было отказано в очных ставках, эта надежда превратилась в дым, и я с почтительнейшей благодарностью принимаю предоставленную мне Вашим Величеством возможность доказать свою невиновность перед официальными органами правосудия».

Суть здесь такова: если ты считаешь меня невиновным, я согласен доверить тебе мою судьбу; если нет — пусть нас рассудит парламент.

Роган прекрасно понимал, что он делает. Парламент состоял из заклятых врагов короля. И после ошибки, совершенной в порыве уязвленного женского самолюбия Марией Антуанеттой, которая решила добиться публичного осуждения Рогана, Людовик XVI допустил еще более серьезный промах, передав его своим недругам и фактически предоставив парламенту роль арбитра между собой и кардиналом.

Наш северный знакомый граф Гага наверняка поступил бы по-другому. Вот что он написал, узнав о процессе, одному из своих приближенных, графу Шефферу: «Если бы меня спросили, я бы посоветовал не придавать такой огласки этому делу, дабы оно не повредило репутации королевы. Если дело дойдет до публичного суда, может всплыть масса неприятных и совершенно лишних подробностей. У нас, монархов, есть то преимущество перед остальными представителями рода человеческого, что нас не обвиняют в бесчестных финансовых махинациях и даже не могут заподозрить в чем-либо подобном. Но если мы сами начинаем оправдываться, то тем самым признаем возможность совершения такого проступка». То есть в процессе об ожерелье шведский король усматривал подрыв самого института королевской власти, и он был прав.

Чем еще, кроме недальновидности, можно мотивировать то, что король выпустил это дело из рук и передал парламенту? Можно предположить, что к такому поступку его побудила королева. Любопытную мысль на этот счет высказал Наполеон одному из своих приближенных, уже находясь в ссылке на острове Святой Елены, где у него оказалось достаточно времени для размышлений:

«Королева была невиновна, и чтобы о ее невиновности узнало как можно больше народу, решила передать дело в парламент. В результате все стали считать королеву виновной, и это пошатнуло престиж двора».

Надо сказать, что в те времена парижский парламент являлся не законодательным органом, каким стал впоследствии, а высшим судебным учреждением. Такие парламенты существовали и в других французских городах, а не только в столице. Должность члена парламента можно было купить, как и любую другую должность во французском королевстве, поэтому на протяжении веков любой парламент состоял из людей весьма состоятельных. Одной из основных особенностей развития французского общества являлось то, что здесь королевская власть окрепла довольно рано, и вследствие этого представители крупной буржуазии так и не сформировали городские органы самоуправления, как это произошло в Италии, Германии, Фландрии, а поступали на королевскую службу, становились правоведами и государственными чиновниками.