Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

Хозяин пошел запрягать лошадь. Теперь нам оставалось решить, кто поедет в Эберзич, а кто отправится пешком в Бетис-и-Тег. И только тут мы заметили, что Цинтия находится почти в невменяемом состоянии. На протяжении всего разговора она не проронила ни звука, а теперь сидела, забившись в угол, и дрожала. Брать ее с собой не имело смысла, но и одну оставлять было бы нежелательно. Решили, что с ней останется Лина, чье благотворное влияние на окружающих поистине трудно было переоценить.

Таким образом, в дорогу могли отправиться только Осборн и я. Из нас двоих пеший переход, несомненно, следовало бы поручить ему как человеку тренированному и к тому же валлийцу, лучше меня знающему местность. Но Осборн смущенно признался, что по дороге сюда вывихнул ногу и теперь вряд ли сможет преодолеть пешком столь значительное расстояние.

Мы съели немного сыра, чтобы набраться сил.

Вскоре вернулся мистер Мэнсфилд, подогнав к крыльцу запряженную повозку. Осборн поехал в сторону Эберзича, а я попрощался с Цинтией, безучастно смотревшей куда-то в пространство, и с Линой и отправился с мистером Мэнсфилдом.

Старик проводил меня до околицы села и объяснил, как идти дальше. Его объяснения мне сразу не понравились. Слишком уж большая роль в них отводилась деревьям, которые должны были служить мне в качестве ориентиров. Сначала мне предстояло пройти через буковый лес, потом, миновав березовую рощу, выйти на тропинку, которая огибает перелесок и возле зарослей орешника сворачивает в дубовую чащобу, сквозь которую и выведет меня прямо к поселку.

На словах все выглядело довольно просто, но поскольку я, будучи коренным горожанином, ограничил круг своих интересов исключительно гуманитарными науками и о природе имел весьма смутное представление, для меня все деревья были на одно лицо.

Но я не осмелился признаться в этом Мэнсфилду и, попрощавшись, пустился в путь. В конце концов мне надо только преодолеть эту гору, подумал я, как-нибудь разберусь.

Поначалу все шло нормально. Преисполненный важностью возложенной на меня миссии и испытывая юношескую тягу к приключениям, я в прекрасном настроении двинулся в гору, насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик. Я решил, что главное — добраться до вершины, а оттуда уже откроется какой-нибудь вид и можно будет сориентироваться. Но когда, я, совершенно измочаленный, поднялся на вершину, выяснилось, что тут не одна гора, а целая горная гряда. Тем временем уже стало смеркаться.

Я подошел к какому-то дереву и попытался определить его название, но из этого ничего не получилось. Для меня оно было просто деревом, абстрактным деревом.

Не беда, подумал я, пойду прямо, никуда не сворачивая, авось не заблужусь. Я закурил и двинулся вниз, стараясь соблюдать прежнее направление. Покамест я еще не чувствовал никакого беспокойства, но когда спустился в долину и обнаружил, что тропинка, по которой я шел, куда-то пропала, мне стало как-то не по себе. Старик говорил, что тропинка должна идти до самого Бетис-и-Тега. Похоже было, что я заблудился.

Самым разумным с моей стороны было бы вернуться и отыскать потерянную тропу… Но римляне никогда не поворачивают назад. И к тому же снова взбираться на крутую гору, с которой благополучно удалось спуститься… Эта мысль вызывала у меня глубокий внутренний протест.

Побродив немного по узкой долине, я обнаружил тропинку, которая сворачивала влево. Ладно, подумал я, это все-таки лучше, чем ничего. Куда-нибудь она должна меня вывести, а там разберусь. И я двинулся в путь.

А сумерки все сгущались, хотя до полной темноты было еще далеко, потому что тучи разошлись и на небе появился полумесяц в окружении нескольких звезд. Я шел сквозь глухую чащобу, которой не видно было конца, и ощущал смутную тревогу, возраставшую соразмерно с усталостью. Нет, такие прогулки явно не для меня. Я и в Лондоне-то несколько раз умудрялся заблудиться, возвращаясь из Британского музея в свою гостиницу, а тут как-никак дикий лес и даже не у кого спросить дорогу.

Я присел на пенек, зажег спичку и посмотрел на часы. Было уже восемь, время неумолимо двигалось к ночи.

Примерно через час впереди показался какой-то просвет. Я воспрянул духом и, прибавив ходу, вскоре выбрался на какую-то лужайку, над которой разливалось бледное сияние. Пройдя еще немного, я увидел озеро, отражавшее лунный свет. Прибрежные деревья в невыразимой скорби окунали свои ветви в воду, а в зарослях тростника заунывно гудел ветер.

Это было озеро Ллин-Коулд или его точная копия.

На берегу сидела старуха, латая бесконечную рыболовную сеть и время от времени бросая в воду мелкие камешки. У меня даже мысли не возникло спросить ее, как мне добраться до поселка. Мне вообще не хотелось, чтобы она меня видела. Я повернулся и поспешно углубился обратно в чащу.

С этого момента у меня окончательно пропала всякая охота к таким романтическим прогулкам. То, что произошло потом, напоминало кошмарный сон.

Я находился в кельтском лесу, где самые невообразимые вещи приобретали реальные очертания. Через каждые десять минут меня ожидало новое потрясение, и сердце мое замирало от страха. Там были кусты, похожие на ведьм, и скалы, которые напоминали присевших на корточки великанов, а над головой ухали страшными голосами филины.

В одиннадцать часов я вышел на горное плато, залитое лунным светом. Здесь не было ни фантастических деревьев, ни зловещих филинов, зато повсюду высились груды камней. Вероятно, это были кельтские захоронения, примерно так они выглядят на старых картинах.

На краю плато я увидел каменное строение довольно правильной четырехугольной формы, а подойдя поближе, обнаружил, что оно странным образом напоминает крестьянскую хижину, только без окон и дверей. Меня охватил ужас, и я хотел было броситься обратно в лес, к филинам. Нет ничего более пугающего, чем то, что не поддается объяснению. Но что-то меня удержало: то ли внезапно навалившаяся усталость, то ли чересчур разыгравшаяся фантазия. И я долго стоял, как загипнотизированный, глазея на эту немыслимую обитель какого-то лесного монстра, и перед моим мысленным взором проносились безумные видения…

Внезапно стена, перед которой я стоял, зашевелилась и раздвинулась, за ней оказалась кромешная тьма. Из этой тьмы выступила огромная фигура — с головы до пят в черном, только волосы да высокий стоячий воротник были белыми.

От ужаса я заорал нечеловеческим голосом.

У меня перед глазами, стремительно увеличиваясь в размерах, плыли фиолетовые и багровые круги, а какая-то маленькая точка становилась все ярче и ослепительнее.

Я оказался в четырех стенах. Было совсем темно, и я только на ощупь смог определить, что нахожусь взаперти. Стояла мертвая тишина.