Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

Таким образом, мы имеем перед собой типичный образец французской классической драмы. Гамлетом движут вступающие в противоречие чувства любви и долга, но такая же внутренняя борьба идет и в душе Офелии. Так что даже дух Корнеля вполне мог терпеть Шекспира на французских сценах.

Гамлет велит принести урну с прахом отца. Мать не выдерживает и признается во всем — и тогда Гамлет отсылает ее со словами: «Я сейчас в таком состоянии, что способен на все». Во дворец врывается Клавдий со своими клевретами. Гамлет закалывает его кинжалом. Королева кончает с собой. А Гамлет заявляет, что он «человек и король» и ему необходимо жить ради своих подданных, как бы это ни было тяжело.

На сценах французских театров кишмя кишат чувствительные сердца, благородные отцы, целомудренные дочери, героические женихи, верные возлюбленные — кругом сплошная добродетель. Когда на сцене прославляют добросердечие вельмож, галерка разражается аплодисментами, а через несколько минут звучат панегирики в адрес простолюдинов — и уже аристократы аплодируют в своих ложах. Во многих газетах появилась постоянная рубрика «Черты гуманизма», где публикуются всякие трогательные истории.

У графа Гаги, к которому мы присоединились в нашем путешествии по Франции, в юности любимым чтением был роман Мармонтеля «Велизарий». О чем же идет речь в этой книге, околдовавшей будущего короля? Византийский полководец Велизарий на старости лет пал жертвой придворных интриг, его ослепили, и вот он, нищий и увечный, бредет по городам и весям, возвращаясь в свой родовой замок. А по пути успокаивает тех, кто его жалеет: владыку, мол, ввели в заблуждение и поэтому не следует на него сердиться. Велизарий не держит зла на своих обидчиков; в конце концов, лишиться зрения — не самая большая беда, главное — сохранить доброе сердце.

В наши дни вряд ли кто-нибудь осилил бы такую слащавую сентиментальщину, но в те времена она поражала воображение легкомысленных светских юношей. Однако не все были столь наивны, многие от души потешались над подобной слезливостью. К числу наиболее здравомыслящих принадлежал венгр Дьёрдь Алайош Сердахей, отец-иезуит, писавший стихи по-латыни. Одно из его стихотворений называлось «Сатира о нашей эпохе, для которой нет больше услады, чем любовь к ближнему»:

Так писал Сердахей. Но все-таки воздадим должное той эпохе: ее дети в большинстве своем были добры и отзывчивы. Взять хотя бы королевскую семью. Был случай, когда дофин выскочил из кареты, чтобы помочь почтальону, сбитому на улице каким-то лихачом. В другой раз он точно так же поспешил на помощь крестьянину, пострадавшему во время охоты от оленьих рогов. А однажды Людовик (уже ставший королем) и граф д’Артуа собственноручно помогли селянам вытащить увязшую в грязи телегу. В холодную зиму 1784 года королевская чета из своих личных средств выделила солидную сумму на нужды бедняков: король дал три миллиона, королева — 200 000 ливров. Аналогичным образом поступала и придворная аристократия.

Мадам де Жантли и известный своим цинизмом герцог Лозен основали орден «Постоянство», число членов которого быстро увеличивалось. От вступавших требовалось придумать загадку, ответить на вопросы о нравственности и произнести речь во славу добродетели. За три благородных поступка, подтвержденных свидетелями, вручались золотые медали.

У помещиков вошло в моду ежегодно в торжественной обстановке возлагать венок на голову молодой деревенской девушки, которая особенно отличалась своими добродетелями и высокой нравственностью.

Внесла свою лепту в общее дело поощрения морали и французская Академия, обитель философии и прочих сухих материй. Баснословно богатый барон Монтийон, начальник канцелярии графа Прованского, в 1782 году учредил премиальный фонд, чтобы Академия ежегодно могла присуждать премию в двенадцать тысяч ливров либо бедняку, совершившему наиболее великодушный поступок, либо автору самого, с точки зрения нравственности, полезного произведения. Тогда же пошли слухи, что церковь, недовольная вторжением Академии в ее сферу влияния, собирается учредить премию за лучший мадригал года.

Первой награду Академии получила некая Лепанье, которая два года ухаживала за больной графиней Ривароль и не только не получала жалованье все это время, но и потратила на больную свои сбережения, да еще и залезла в долги. Таким образом Академия сразу убила двух зайцев, воспользовавшись случаем пристыдить Ривароля, который год назад подверг уничтожающей критике стихи торжественно чествуемого аббата Делиля.

В следующем году Мармонтель в присутствии прусского герцога Генриха, брата Фридриха Великого, снова вручил премию женщине, которая самоотверженно за кем-то ухаживала. А в 1785 премию получил некий месье Пултье, который отказался от 200 000 ливров наследства, уговорив завещателя, чтобы тот оставил эти деньги своим внебрачным детям. Великодушие месье Пултье оказалось поистине безграничным: он поделился своей премией со швейцаром, который год назад точно так же отказался от наследства и уже не мог рассчитывать на награду, поскольку она давалась только за добрые дела, совершенные в течение года.

На том же собрании Мармонтель доложил, что одна высокопоставленная особа, пожелавшая остаться неизвестной, прислала золотую медаль ценностью в три тысячи ливров, чтобы Академия торжественно вручила ее тому, кто напишет лучшую оду в честь герцога Брауншвейгского, который утонул в Одере, самоотверженно спасая двух крестьян.

Совершенно закономерно, что такая повальная страсть к благотворительности охватывает привилегированные классы, когда в низших слоях общества стремительно зреет неудовлетворенность своим положением, поскольку тут существует прямая взаимосвязь. Признавая, что стоящие на самой низшей ступени общественной лестницы являются такими же людьми, как и они, представители высших сословий тем самым обостряют в них чувство собственного достоинства и стремление к равноправию, а следовательно, подготавливают прекрасную почву для революции.

В конечном счете такое заигрывание с народом идет от нечистой совести. Примерно то же самое происходит в России начиная со второй половины девятнадцатого века. Аристократы начинают испытывать трогательное сочувствие к трудовому народу и пишут книги, в которых с чисто славянской сентиментальностью умиляются высокими моральными качествами простолюдинов. (Особенно велика здесь роль Тургенева и Толстого.) Дворянство терзается чувством вины перед народом и из сострадания помогает ему подрывать устои несправедливого общества. В конце концов царская Россия рушится под бременем этого самоистязания.