Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

Для начала он позволил парламентариям, замышлявшим ограничить королевскую власть, целый год препираться насчет различных формулировок текста присяги, которую король должен давать при вступлении на престол. А когда они все окончательно перессорились, тайно сорвал поставки зерна в страну, вызвав таким образом голод и всеобщее недовольство правительством. Затем инсценировал в одном из пригородов небольшой мятеж, чтобы взять на себя командование армией, посланной на подавление этого лжемятежа. А между тем в двух других местах вспыхнули настоящие волнения, и пока парламент обсуждал сложившуюся ситуацию, король полностью перетянул армию на свою сторону.

Все это время Густав демонстрировал блестящие способности к лицедейству, настолько искусно вводя в заблуждение окружающих, что никто до самого конца так и не смог разгадать его истинных намерений. (Например, русского посла он самым искренним образом заверил, что готовится в ближайшее время нанести императрице визит вежливости.) Наконец, когда сумятица достигла наивысшей точки, он велел арестовать сенаторов, занял все важнейшие стратегические пункты и начал триумфальное шествие по столице, обращаясь с речами к народу. И повсюду люди восторженно приветствовали монарха, освободившего их от тирании дворян. И король, который еще утром обладал самой ограниченной властью среди всех европейских венценосцев, через несколько часов стал таким же абсолютным самодержцем, как прусский король в Берлине или султан в Константинополе.

После этого он велел созвать парламент и поставить у всех дверей пушки, а затем поинтересовался, нет ли у кого-нибудь из парламентариев возражений против того, что произошло. Как ни странно, возражений ни у кого не оказалось, и все дружно проголосовали за изменения в конституции, возвращавшие королю его суверенные права. Причем Густав с самого начала вел себя исключительно корректно, в полном соответствии со строгим придворным этикетом восемнадцатого века. Например, он собственноручно написал письма женам и детям взятых под стражу сенаторов, извинившись за то, что вынужден на некоторое время задержать у себя в гостях их мужей и отцов. Так же учтиво повели себя и парламентарии. На очередном заседании, уже не под дулами пушек, они единодушно выразили горячую признательность королю за то, что он избавил дворянство от бремени излишних забот, связанных с чрезмерными полномочиями, и восстановил порядок в стране. Было так же решено отчеканить памятную медаль в честь великого события.

Мы уделили довольно большое внимание описанию всех этих событий, в общем-то не имеющих отношения к истории Ожерелья, по двум причинам. Во-первых, нам хотелось познакомить неискушенного читателя с этим достаточно интересным в силу своей некоторой курьезности историческим явлением, каковым была шведская революция. А во-вторых — и это представляется наиболее существенным, — нечто подобное могло произойти и во Франции. Ведь в те времена очень похожий план вынашивал Тюрго, единственный выдающийся государственный деятель Старого режима: королю следовало употребить власть, чтобы провести в жизнь необходимые народу реформы, ущемив интересы дворянства. Это открывало единственную возможность избежать революции и сохранить французское королевство. Но Людовику XVI было далеко до Густава III, и самолюбивый, не склонный к компромиссам Тюрго пал жертвой придворных интриг.

Сторонник просвещенного абсолютизма Густав III так же, как Екатерина Великая, увлекался литературным творчеством (он писал пьесы, о которых шведские критики отзывались довольно лестно) и считал Францию меккой изящной словесности. Это была одна из причин, по которой он стремился туда. Вторая причина выглядела более прозаично: за время его правления в Швеции так и не наступил золотой век и надо было присматривать новый источник денежных поступлений. Он долго раздумывал, к кому лучше пойти на поклон: снова к французам или же к русским. И так и не придя ни к какому решению, отправился в Италию, чтобы немного развеяться. Там он наслаждался памятниками античности, а заодно скупал в огромных количествах произведения искусства и отправлял их на родину, для своего нового строящегося дворца. Путешествовал он инкогнито, называя себя графом Гагой. Итальянцам мнимый граф, видимо, пришелся не по нутру своей скаредностью, поскольку они довольно быстро сочинили про него эпиграмму, начинавшуюся словами: «Граф Гага порядочный скряга…»

Среди красот Рима и Венеции Густава неудержимо тянуло во Францию — и в конце концов он не стал противиться искушению. В Версале высокого гостя встретили с подобающими почестями, Мария Антуанетта обрадовалась ему как старому знакомому. От былой неприязни не осталось и следа.

Надо ли говорить о том, что деловая часть этого визита прошла как нельзя более успешно. Французский двор был готов на любые жертвы, лишь бы спасти Швецию от союза с Россией. Густав получил довольно значительную субсидию, и кроме того ему было обещано ежегодно 1 200 000 ливров в течение шести лет. Правда, он так и не смог получить всей обещанной суммы, ибо этому помешали известные исторические события во Франции.

Но Густав приехал в Париж не только ради денег. Ему очень хотелось снова увидеть женщину, о которой так много говорили. Его парижские знакомые и шведские дипломаты с таким удовольствием пересказывали сплетни, сопровождавшие каждый шаг королевы, словно речь шла о выдающихся событиях театральной жизни. Эти сплетни интересовали Густава не только по политическим соображениям, тут было нечто личное. Ведь у него, как и у большинства европейских монархов, не слишком удачно складывалась семейная жизнь. Он ненавидел свою жену, датскую принцессу, и не имел ни малейшего желания выполнять супружеские обязанности. (Только через одиннадцать лет после женитьбы, в 1777 году, он наконец преодолел свое отвращение, так как пришла пора подумать и о наследнике, чье появление на свет было отмечено всенародным празднеством.) О шведской королеве ходили такие же слухи, как и о Марии Антуанетте, и Густав не мог не испытывать к Людовику XVI определенного сочувствия, замешанного на мужской солидарности.

А кроме того, шведский король до безумия любил театр и где еще, как не в Париже, мог сполна отвести душу. В Королевской консерватории за три недели дали в его честь восемь или десять оперных спектаклей — больше, чем в иные времена за два года. «Комеди Франсез» с готовностью показал все пьесы, которые пожелал увидеть граф Гага. Однажды он появился в театре, когда уже заканчивалось первое действие «Женитьбы Фигаро». Публика потребовала ради высокого гостя начать пьесу сначала.