Олег Суворов - Орден Казановы

— Куда, постой! — закричал ему вослед «старец». — Эй, девки, кто-нибудь задержите его... — Но все женщины были увлечены своим кумиром, поэтому Кутайсову, напрочь забывшего про несчастного Семёна, удалось уйти без помех. Уже надевая пальто, он вдруг пожалел о том, что у него с собой не оказалось фотографического аппарата. Да за фотографию такой сцены его бы озолотила любая редакция [36] Впрочем, на выходе из дома он всё-таки не удержался и рассказал об увиденном дежурившему в подъезде филёру, которым по странному стечению обстоятельств оказался недавно обиженный им Михаил Крупенин. Тот, в свою очередь, сообщил об этом в ежедневном донесении. Впоследствии это донесение упомянул в своей книге о Распутине тогдашний начальник петербургской полиции С.П. Белецкий, благодаря чему нам и стала известна вышеописанная сцена. !

Денис Васильевич окончательно перестал понимать собственную душу. Как человек, не чуждый поэзии, он хорошо знал, что подобное состояние многократно описано поэтами разных стран и веков под видом «неясных томлений», а как профессиональный психиатр неплохо разбирался в подоплёке подобных состояний, однако все эти знания не избавляли от мучительной неудовлетворённости собой, жизнью, обстоятельствами и даже погодой.

Стоило ли удивляться тому, что однажды днём, после окончания лекций на женских курсах, он обнаружил себя на Дворцовой площади, прогуливающимся под окнами Зимнего дворца. Впрочем, куда же ему было идти, если за всё время их недолгого знакомства мадемуазель Васильчикова так и не оставила своего адреса или номера телефона?

Сердясь на собственную глупость и безволие, проклиная всё на свете — в том числе и Гурского, уступившею ему свой билет на бал, с которого всё и началось, — Денис Васильевич страстно хотел увидеть фрейлину, но не обращаться же было к Макару Александровичу, с просьбой помочь в её поисках! Да и вряд ли бы следователь стал потворствовать его любовным безумствам, поскольку с большой нежностью относился к Елене. И уж тем более он не мог спросить адрес фрейлины у своего «заклятого» друга — Кутайсова!

При этом Денис Васильевич совершенно не представлял, что бы он ей сказал во время встречи. Признался бы в любви — и что дальше? Ему совершенно не хочется разводиться с женой, более того — и в мыслях не было доставить ей подобного огорчения. Но тогда чего же он хочет и зачем бродит как неприкаянный под этим серым небом, «цвета мировой безнадёжности», то и дело ловя на себе подозрительные взгляды городовых?

И тут сама судьба, словно бы утомившись его бестолковой нерешительностью, прислала ему собственное решение в виде дворцового лакея с запиской в руке.

— Господин Винокуров?

— Да, это я.

— Вам просили передать.

— Кто?

Но лакей, поспешно сунув ему в руку записку, побежал назад, торопясь вернуться в тёплые дворцовые покои.

Взяв трость под мышку, Денис Васильевич поспешно развернул листок, содержавший всего одну фразу: «Не надо вам было оставлять нас одних на катке. Прощайте!» — и тут же почувствовал, как злая рука ревности и зависти схватила его за горло. Всё было кончено, однако совсем не так, как ему того хотелось... Проклятье!

А что если вызвать Кутайсова на дуэль или просто избить? О чёрт, и что за глупости сразу полезли в голову — совсем в духе пошлых анекдотов «Сатирикона»:

«Обвиняемый, вы раньше привлекались к суду?»

«Да, ваша честь».

«По какому поводу?»

«По литературному делу».

«Как это следует понимать?»

«Набил морду одному нахальному журналисту».

Денис Васильевич вышел на набережную и остановился у парапета, глядя на противоположную сторону Невы: Петропавловский шпиль, ростральные колонны на стрелке Васильевского острова, корпуса Кунсткамеры и императорского университета.

Сейчас ему пятьдесят три года... Большая часть отмеренного срока уже позади, но жизнь проходит как-то странно, порождая даже больше вопросов, чем это было в молодости, когда каждый юноша увлечённо решает проблему смысла человеческого бытия вообще и его личной жизни в частности. Казалось бы, его нынешнее существование катится накатанной колеёй, всё выглядит правильно, достойно, разумно и нечего больше желать, как вдруг судьба посылает ему столь раздражающий фактор, как юная фрейлина, словно для того, чтобы он пересмотрел всё достигнутое, чем ранее так гордился — и немалой известностью в мировых психиатрических кругах, и молодой очаровательной супругой. Но если существует нечто такое — пусть даже это вид женской ножки или мимолётный поцелуй, — что способно лишить нас душевного спокойствия, значит не всё так просто и внутри спелого яблока благополучия уже завелась червоточинка сомнений и искушений.

Унылый, раздражённый и изрядно замёрзший Денис Васильевич вернулся домой и, первым делом, выпил рюмку коньяку. Затем выкурил сигару, устало бросился в кресло и повернулся к окну, за которым быстро темнело. Минут через десять в дверь кабинета постучали.

— Кто там ещё? — не поворачивая головы, вяло спросил он и через мгновение услышал за спиной лёгкий шелест женского платья и нежный голос жены:

— Привет, к тебе можно?

— Конечно, милая, заходи. — И он вместе с креслом обратился навстречу Елене.

Подойдя ближе, она поцеловала его в голову, обдав тонким и каким-то очень родным запахом своих любимых духов Gabilla, после чего слегка отстранилась и внимательно посмотрела в лицо мужа.

— Ты чем-то опечален?

— Да нет... Просто устал.

— Я пришла сказать, что пока ты отсутствовал, тебе звонил Макар Александрович Гурский.

— И что ему было надо?

— Он просил передать, что нуждается в твоих услугах. Если ты согласен ему помочь, то завтра в два часа дня тебе надо быть на набережной Волковки — вот, я записала номер дома и квартиры, — и она подала ему вырванный из блокнота листок.

— А какого рода услуга от меня требуется, он не говорил? — на всякий случай поинтересовался Денис Васильевич, лениво просматривая записку жены и удивляясь тому, как быстро бумага сумела впитать аромат её духов.

— Нет, но зато он сказал, что, кажется, ему удалось выйти на след похищенной у Ольги броши.

— В самом деле? Ай да Макар Александрович! Завтра обязательно туда съезжу.

— А сегодня почему ты такой грустный?

Денис Васильевич покачал головой и со слабой улыбкой посмотрел в озабоченное лицо жены.

— Может у человека начаться зимняя депрессия? Особенно в такую погоду, когда всё кругом то серое, то чёрное.

— О, это конечно, — проворно сказала она, подходя к его письменному столу и начиная сосредоточенно переставлять находившиеся там предметы — письменный прибор, пепельницу, книги, ручки, её собственный портрет в рамке, — причём делая это с таким видом и стуком, словно сама с собой играла в шахматы. — Но ты же сам мне говорил, что нельзя поддаваться такой депрессии, с ней обязательно надо бороться. Помнишь?