Олег Суворов - Орден Казановы

От этого предложения, высказанного самым невозмутимым тоном, Гурскому стало настолько не по себе, что он непроизвольно поёжился. Кажется, ему стоит переоценить их роли. Это она — абсолютно безжалостная волчица, а он сам всего-навсего старый и осторожный лис.

— Нет, убивать из-за угла я его не буду, — решительно заявил Макар Александрович, — а вот ты, моя милая, явно забываешь, что имеешь дело со старым служителем закона. Однако у меня появилась другая затея.

— Ну?

— Что если сделать так, чтобы он сам опять кого-нибудь убил, а потом застать на месте преступления? В этом случае даже великий князь не посмеет воспротивиться его аресту. Что ты на это скажешь?

Теперь уже заметно похолодела Зинаида.

— Что ты такое выдумал? — резко отстраняясь и подозрительно глядя на следователя, спросила она — к вящему удовольствию Гурского: «Всё-таки я тоже её напугал!» — И кого намечаешь ему в жертву?

— Ну, Зинаида Аристарховна, как вы могли такое подумать! Знаешь ли ты некоего Щеглова?

— Нет. А кто это?

— Бывший дворник, а ныне профессор, как он сам себя величал чёрной и белой магии. Неужели твой любовник никогда не упоминал его имени?

— Нет. Я же тебе много раз говорила, как он скрытен и неразговорчив.

— Именно и этого Щеглова и вступался однажды великий князь. А немного ранее именно он познакомил его высочество с господином Моревым.

— И что дальше?

— А вот послушай...

Решительно отстранив горничную, Макар Александрович первым вошёл в комнату «профессора магии» и замер от изумления. В полутёмном, почти пустом помещении громко раздавался дребезжащий звук двух трещоток, зажатых в руках у Щеглова. Голова его была опущена, глаза полузакрыты, рот судорожно искривлён, а зубы оскалены. Одетый в какое-то разноцветное тряпьё с тупик ним колпаком на голове, он непрерывно вертелся, прыгал и кривлялся, брызгая во все стороны слюной и глухо бормоча заклинания:

— Мощный бык земли... Конь сильный!.. Я мощный бык... Я реву!.. Я самый одарённый человек!.. Я человек, созданный Господом сильным из сильных!.. Волшебный бык земли, явись!.. Заговори!.. Всемогущий Господь, приказывай!.. Каждый, с кем вместе иду, пусть слушает ухом! Впереди, ближе дозволенного — не становись! Пусть каждый смотрит зорко! Пусть слушает чётко!.. Берегись!..

— Что ещё за чертовщина! — брезгливо и громко воскликнул Гурский, делая шаг вперёд и решительно хватая «сильного из сильных» за шиворот. — Ты что тут вытворяешь, бездельник? До чёртиков уже допился?

Щеглов бессильно мотал головой, причём глаза его были мутны и смотрели куда-то в сторону Зато от него явно несло водочным перегаром!

— Отпустите его! — испуганно закричала горничная. — Не видите, что он в трансе!

— Знаем мы этот транс, — не поворачиваясь к ней, буркнул следователь, — а ну-ка выйди отсюда и оставь нас одних. — И он с силой встряхнул свою жертву. — Ну же, приди в себя, наконец! Или полечить тебя парой затрещин?

— Не надо, — разом очнувшись, отозвался Щеглов. — Что вам угодно, господин следователь?

— Ты что это за спектакль тут устроил? — первым делом поинтересовался Макар Александрович, отпуская мага. — И почему нет артелей? В шаманов вздумалось поиграть?

— Ничего вы не понимаете, — с неожиданной обидой отозвался тот, — если дворником я стал случайно, то шаманом являюсь по своему природному естеству.

— Это ещё как?

— Двадцати лет от роду я сильно захворал и стал видеть очами и слышать ушами то, чего не видели и не слышали другие, — устало опускаясь на единственный в комнате стул, начал рассказывать Щеглов. — Десять лет я крепился и никому не говорил о том, что со мной творится, поскольку опасался, что люди не поверят мне и будут надо мной смеяться. Наконец я разболелся так сильно, что мне угрожала неминуемая смерть. Когда же я начал шаманить, то мне сразу полегчало. И теперь, когда я долго не шаманю, мне бывает нехорошо и я хвораю. Поэтому и приходится время от времени обращаться к своему духу-хранителю, чтобы посоветоваться с ним и напитаться его жизненной силой.

— А при чём тут мощный бык земли? — усмехнулся Гурский, тщетно оглядываясь в поисках, куда бы присесть.

— У каждого шамана есть своё звериное воплощение — Ие-куле, — нехотя пояснил Щеглов, — причём самыми сильными и могущественными бывают те шаманы, чьи Ие-куле — это громадный бык, жеребец, орёл, сохатый или чёрный медведь. Неужели вы, такой образованный человек, ничего не знаете о том, что, согласно магическому учению древних русов в основе мироздания лежит Великая пустота?

— Что ещё за пустота?

— Это некое саморазвивающееся начало, которое зашифровано в виде двух лосих, креста, символизирующих ужей, лабиринта и свастики.

— Доступно объяснил, — усмехнулся Гурский, но тут же вновь посуровел. — Хватит с меня этого первобытного бреда про двух лосих или символизирующих ужей! Я пришёл потому, что мне нужна твоя помощь.

— А почему это я должен вам помогать? — сразу насторожился Щеглов, наконец-то стягивая свой дурацкий колпак и обнажая плешивую голову.

— Да потому, что великий князь тобой больше не интересуется и теперь уже ничто не мешает мне отправить тебя шаманствовать в места, не столь отдалённые. Ну, ты ещё будешь раздумывать? — грубо прикрикнул следователь, заметив сомнение в тусклых глазах собеседника.

— Что вам от меня нужно? — понурил голову шаман и «профессор магии».

— Вот это уже совсем другой разговор, — заметил Макар Александрович. Подойдя к Щеглову, он снисходительно похлопал его по плечу и достал из кармана браунинг. — Не бойся, он не заряжен, — добавил он, заметив испуганное движение мага. — Так вот, господин мощный бык, слушайте меня внимательно, ибо от этого может зависеть ваша жизнь...

На правах хорошего знакомого Кутайсов обычно попадал в квартиру «старца» не через прихожую, в которой благодаря всевозможным посетителям постоянно царило совершенно немыслимое «амбре», представляющее собой смесь абсолютно несочетаемых запахов вроде запаха кислых щей и дорогих духов, прогорклого масла и мокрой овчины, табачного дыма и цветов, а через чёрный ход, выводивший в маленькую кухню, забитую множеством всевозможных ящиков и корзин.

Судя по гомону голосов, грохоту разбиваемой посуды и диким крикам, в квартире Распутина царил тот немыслимый, «клинический», как его называл про себя журналист, загул, становившийся источником множества сплетен, анекдотов и полицейских донесений.

И действительно, встретивший его «старец» был совершенно зверски пьян — тёмно-русые космы всклокочены, усы и борода мокрые от пролитого на них вина, а светло-голубые мутны как затянутое мглой небо. Однако Распутин тут же узнал журналиста и радостно заорал: «Здорово, Серёга!» — стоило Кутайсову показаться на пороге столовой, заполненной множеством народу.