Олег Суворов - Орден Казановы

Как только в комнате стало светло, граф жадно метнулся к столу и дрожащими руками схватил оставленное призраком послание с того света.

— Но здесь ничего нет! — жалобно заявил он, показывая мне этот листок.

— А чему вы удивляетесь, — отвечал я, — ведь духи не пишут гусиными перьями, макая их в чернила. Но погодите расстраиваться, давайте-ка лучше посмотрим, что получится, если мы окропим его святой водой.

Достав из кармана пузырёк с самой обыкновенной водой, я старательно сворачиваю бумагу, бормоча при этом под нос какие-то заклинания, а затем показываю лист графу. Начертанные мною печатными буквами письмена проявились вполне отчётливо, так что он самолично смог прочитать следующий ответ духа графини: «Тайну судьбы нашей дочери я открою только в присутствии его величества короля».

Дальнейшие действия моего подопечного изумили даже меня самого.

— Боже! — громко простонал старый граф. — А ведь я всегда подозревал, что она мне изменяла, — после чего наконец-то лишился чувств.

Пришлось срочно созывать слуг и посылать за доктором. Мне стало искренне жаль старого чудака, и я даже пожалел о своей жестокой шутке, ведь ответ духа графини мог быть и более милосердным. Например, я мог бы услать его дочь на другой конец света, куда не добирался даже Марко Поло! Зато Марколина, которую я, воспользовавшись в всеобщей суматохой, незаметно вывел из дворца и посадил в фиакр, по дороге домой веселилась от души.

— Поделом этому старому остолопу, — говорила она, жадно разглядывая ожерелье из аквамаринов, — неужели он всерьёз мог рассчитывать на верность девушки, которая была моложе его почти на четверть века!

— Вообще-то графиня настолько славилась своей добропорядочностью, что молва не приписала ей ни одного любовника, сухо отвечал я. Мне сделался неприятен этот разговор, поскольку я вдруг на мгновение представил себя в таком же возрасте, что и граф. И что же тогда — покорно смиряться с изменами молодых возлюбленных или всё же пытаться подействовать своей участи? Сейчас, когда я пишу эти строки, мне осталось всего два года до возраста графа, но я уже успел сполна изведать горечь ответа на тот давний вопрос.

Чтобы сменить тему, я взял ожерелье из рук Марколины и сказал:

— При первом же удобном случае я продам его, мои милая, и верну тебе деньги.

— Сколько оно может стоить?

— Не менее тысячи цехинов. Так что можешь радоваться — ты вернёшься в Венецию обладательницей пяти тысяч дукатов звонкой монетой, там сыщешь себе мужа и будешь поживать с ним в своё удовольствие.

— Я отдам тебе все эти пять тысяч, только возьми меня с собой, милый друг! Я буду любить тебя сильней жизни, холить, как родное дитя, и никогда не стану ревновать.

— Мы поговорим об этом позднее, хорошая моя, а сейчас нам следует основательно подкрепиться и отправиться в постель, ибо увидев тебя сегодня в роли призрака, я неистово возжелал твоё земное обличие...

Георгий Всеволодович Морев, он же Григории Васильевич Муравский, отложил перо в сторону и усмехнулся. Сочинением исторических романов он баловался уже давно, а в прошлом году даже издал книгу в духе Фенимора Купера под названием «Приключения на берегах реки Делавар». Остроумная мысль воспользоваться образом великого итальянского соблазнителя, как для своих политических целей, так и в качестве персонажа, возникла у него совершенно случайно.

Сначала ему попалась на глаза статья журналиста Кутайсова об истории с драгоценной брошью, подаренной Казанове Екатериной Великой, затем он увидел у великого князя свежее французское издание мемуаров великого авантюриста, причём Александр Михайлович восторжен но отозвался об этой книге. Тогда же, одновременно с идеей о проведении спиритического сеанса для вызова духа Казановы, Морену пришла мысль засесть за новый роман.

В конце концов, кто же, как не этот удивительный итальянец, сначала сочинивший свою жизнь въяве, а потом блестяще изложивший её на бумаге, мог послужить ему достойным подражании примером! Впрочем, на сегодняшний день на данном поприще у него имелся и достойный презрении конкурент. Эсер Савинков тоже пытался превратить жизнь в авантюрный роман, беря за основы собственных графоманских сочинений эпизоды из истории руководимой им организации боевиков.

Однако главным своим конкурентом Морев считал отнюдь не тщеславного террориста, а малограмотного Распутина, который и не думал сочинять никаких романов. И его зависть к успехам «старца» была очень похожа на ту, которую испытывает начинающий автор, считающий себя гением, к тем авторам, чьи имена уже на слуху у публики. Кстати, подобная зависть замечательно изображена у Чехова в сто «Чайке», это зависть Треплева к Тригорину. Однако если жалкий неврастеник Треплев предпочёл убить себя, а не соперника, то Георгий Всеволодович имел на этот счёт совершенно иные планы.

— ...Короче говоря, я с большим трудом благополучно выпроводил Дениса Васильевича и мадемуазель Васильчикову из сего гостеприимного дома, а потом ещё долго успокаивал его разъярённого хозяина, для чего пришлось распить вместе с ним не менее трёх бутылок мадеры.

— Но почему Распутин тебя слушает?

— Потому, что испытывает ко мне дружеские чувства, но при ном боится, самодовольно усмехнулся Кутайсов, с нежностью любуясь своей элегантной возлюбленной.

Разговор происходил в его квартире на Волковке, причём Ольга сидела в кресле, лицом к окну, и задумчиво покачивала ногой, обутой в остроносый, шнурованный сапожок с серебряной окантовкой. На ней были платье из серебристого шёлка и белая пуховая шаль.

— Как это так? удивилась она. — Почему дружит, я догадываюсь ты сам хвастался тем, что умеешь ни и., не пьянея, но почему боится?

— Да потому, любовь моя, что я неплохой психолог и давно раскусил нашего «старца», сообразив, что с такими типами надо бороться их же оружием. Он щеголяет дикостью своего нрава? Прекрасно, решил я, надо его в этом перещеголять. Во время очередной попойки я устроил ему такой дивный скандал с мордобоем, крушением мебели и даже стрельбой, что он искренне поверил в мою невменяемость и с тех пор благоволит мне больше прежнего. Кроме того, Ефимыч, в сущности, весьма трусоват, а потому опасается тех, кто его не боится.

— Ну, в твою невменяемость я тоже верю, а если чего и опасаюсь, то лишь твоего ребячества и фанфаронства. Однако, что из себя представляет эта фрейлина и зачем они с моим деверем приходили к Распутину?

— Этого я пока не знаю, — пожал плечами любовник, — а фрейлину ты сама видела на балу, когда она подходила к тебе с каким-то разговором.