Юрий Сумный - Хазарский пленник

Однажды и Владимир столкнулся с озлобленной стаей. Возвращался привычной дорогой, с реки, купив у молодого рыбака несколько славных рыбин. Близились сумерки, но пока ещё растоптанная тропа видна, грязный снег обочины выделяет её, да ему — верхом — всюду можно пробраться. Не то что гружёным повозкам. Тем грязь да слякоть — ощутимая помеха.

Услыхал близкий возглас, шум, звонкий крик молодой женщины и по привычке, забыв, что он чужак, поторопился вперёд, к проулку. Свернул, прихватывая рукой рукоять, ожидая разбоя иль насилия, и удивился. В нескольких шагах стояла девушка, прижимаясь спиной к высокому забору, дома купцов добротно ограждены, а вокруг крутились собаки. Видно, что девушка бросила зверям всё, что несла, запах пищи привлёк клыкастых вымогателей, а теперь в страхе прикрыла лицо и кричала при каждом движении зверей. Хотя те и не хватали её за подол, а лишь облаивали, не позволяя шевельнуться.

Послав коня вперёд, Владимир вскинул нагайку, короткую плеть из сыромятной кожи, полоснул по спинам, крича первое подвернувшееся:

— Я вас накормлю! А накормлю! А-а!

Звери кинулись врассыпную, но не все. Вожак, кудлатый могучий пёс, схожий с малым телёнком, спокойно сел, не отступив ни шага, прижал лапой добычу и глухо гавкнул.

Собака всегда опасается человека, признает его право и силу, но у бездомных, чувство голода стало преобладающим. Владимир по глазам крупного зверя понял: тот привык служить, покоряясь хозяину, но здесь, в многоголосой суете, хозяина не видит.

Спешился, глядя в глаза псу, протянул рыбу, приговаривая:

— Дают — бери, бьют — беги... ну, бери, зверюга.

Пёс поднялся, шагнул вперёд, понюхал рыбу, слегка вильнул обрубком хвоста, взял тушку и сел, отступив на прежнее место. Пока он ел, Владимир стоял рядом, не позволяя другим членам стаи приблизиться, покручивая нагайку у бедра.

— Ну, нравится? — спросил он и улыбнулся вожаку. — То-то же.

Повернулся к девушке, всё ещё стоявшей на месте. Подвёл коня и знаком показал, садись, мол. Та неуверенно шагнула к коню, протянула руки, пришлось помочь сесть верхом, благо хазарские дочери хорошие наездницы. Едва двинулись, пёс вновь гавкнул, приподняв пасть, словно спрашивая о чём-то.

— Прощай, разбойник! — ответил Владимир, прилаживаясь к ходу коня, измеряя сапогами глубину грязи на улице. Утешало, что грязь слегка смёрзлась и он не так скоро промочит обувь.

Разговаривать с девушкой, не разбирая и половины сказанного, непросто, но Владимир пытался. Красавица смеялась, вспоминая свой страх, показывала спасителю, что благодарна, умоляла зайти во двор, а там, привязав коня, отступила в дом, ожидая гостя. Подобные вольности не приняты, но Владимир не смог отказаться. У порога остановился, грязь не позволяла войти в горницу, а скидывать сапоги может лишь хозяин. Рахья, так звали красавицу, несколько раз дёрнула его за рукав, но, поняв, в чём помеха, присела, помогая снять обувь. Владимир, которому никогда ещё женщины не снимали сапог, не обмывали ног, как то принято у других народов, смутился. Слишком резко попытался воспрепятствовать, рывком приподнял девицу, как малое дитя, взяв под мышки, и словно в жар окунул ладони. Пальцы случайно коснулись грудей под лёгким платьем, а тут и глаза красавицы, возле самого лица, и губы, придержавшие сдавленный вздох. Невольно склонился, прижался к ней, поцеловал.

Остальное уже как в тумане. Мысли не мешали более, не связывали, только поначалу что-то держало, но горячие пальцы Рахьи-Рахили легли на затылок, призывая его и одобряя вспыхнувшую страсть, и Владимир утонул в сладком головокружении. Он прикасался ладонью к голой груди, страшась поцарапать мозолями нежную мякоть, схожую с невиданным плодом, замечая голубоватые жилки под тонкой кожицей и тёмный ореол соска, впервые познавая радость ласк, от которых девушка становится безумной и покорной, бесстыжей и ранимой одновременно.

И в постели, орошённые жарким потом, окунувшиеся в страсть до самого донышка, они почти позабыли, что говорят на разных языках, что они разных народов и разной веры. Потому что сейчас им не нужны слова. Довольно лишь вздоха, улыбки, лёгкой ласки, страстного взгляда, ласкающего тело...

Ожидание выматывало не только Владимира, воины Улгара тоже устали. В первые дни ещё помнилось убийство хозяина, а позднее, когда всё успокоилось, когда скука и зимняя сонливость стали хозяйками дома, хазаре утратили настороженность, за что и поплатились.

Убийцы появились к сумеркам. Одного прихватили в конюшне, второго привлекли постукиванием кувшина и, когда воин кинулся к дверям, предвкушая вечеринку с вином, сразили на пороге. Ещё троих сумели взять безоружными.

А кто остался цел? Двое воинов связаны. В доме пятеро наёмников.

Ким, Крутко и Макар ждут схватки, но выбраться из западни непросто, ведь у наёмников и луки, и кожаные нагрудники, а они едва успели дотянуться до сабель.

— Не спеши умирать, воин, — остановился у порога старший и придержал убийц. Глянул на Крутобора и предложил: — Нам нужны рукописи. Или их скрывает ваш князь? Где он? Отдайте согдийские дары, и мы уйдём!

Крутко и Ким переглянулись, понимая, что сказанное ложь, утешение для малодушного. Убийцам не нужны живые свидетели. Отняв рукописи, они уничтожат всех. Если не пощадили жену хозяина и его дочь, то уж воинам подавно не подарят жизнь.

— Нет старшего, нет князя, — зло ответил Крутко, не успев подумать, не успев приготовить хитрости. Он всегда выбирал прямые пути.

— Смерти ждёшь? — так же зло спросил наёмник. Говорил по-русски, и лицом свой, но в эту минуту его ненавидели крепче, чем сообщников, ведь посмел взяться за тёмное дело, зная, что идёт против братьев.

— Я знаю, где рукописи. — Ким не опустил сабли, шагнул вперёд и шепнул Крутку: — Володко!

Крутобор понял сказанное. Если погибнут они, погибнет и Владимир, это яснее ясного, войдёт усталый в дом, не зажигая огня, двинется к комнате и пропадёт. Не успеет понять, откуда что взялось. Всё впустую, все ожидания, все тяжести пройденных дорог, все надежды!

— Покажешь? — пытливо глядит наёмник и недоверчиво скалится. Улыбки воинов, готовых умереть, ничуть не краше оскала хищников.

— Покажу, — соглашается Ким. — Меня бери, их оставь. Пять дней пути, снег растает, поедем. Где нашли, там и зарыли, рядом. Никто не найдёт, я найду. Сам землёй прикрыл.

В двери втолкнули человека. Хлопнула створка, спотыкаясь, шатаясь как пьяница, вошёл бледный Улгар. Его держат двое, очевидно, дом окружён наёмниками, на этот раз они намерены-таки добыть проклятые рукописи. Стоят возле пойманного Улгара, ждут, что решит старший.

— Хазарин? — косится на него наёмник, но Улгар не отвечает, падает на колени. Ползёт, прижимаясь грудью к полу, скулит.