Юрий Сумный - Хазарский пленник

Стрелу приняли на щит. В стороне от Владимира. Лук отняли. Разгневанную дочь князя полоцкого держали за руки, ждали, что решит он — повелитель и владыка, Владимир, сын Святослава. Уж теперь никто не оскорбит его упрёком, он, как и отец, вошёл в город в первых рядах, как Святослав, сражался рядом с простыми дружинниками.

— Говоришь, никогда не станешь женой холопа? — вспомнилось ему сказанное сватами.

Отчего вспомнилось? Слишком высоко вздёрнула подбородок Рогнеда, даже презрительную усмешку сумела выдавить. Отец погиб, а ей важно презрение показать. От этого кривлянья Владимир взбеленился. Ведь всё началось с неё, с этой дуры, не понимающей подоплёки сватовства, сути событий. С этой безмозглой самовлюблённой белоручки... стрелять она собралась. Тетивы не осилит натянуть. А туда же...

— Никогда! — звонко крикнула пленница.

— Ну, так наложницей будешь... и нынче же! — прорвался гнев Владимира. Он не мог простить сумасбродке смерть друга. Не мог простить высокомерия, ставшего причиной гибели. И в зареве ночных пожарищ, близ двора князя, одурев от гнева и крови, от невообразимого варева войны, приготовленного этими нежными руками, Владимир накинулся на Рогнеду.

Он желал унизить её, втоптать в грязь, как унижали и насиловали сейчас сотни женщин в этом городе. Потому что всему виной её нрав и кичливость. Её тупое упрямство и высокомерие. Так почему другие должны проливать кровь, а она лишь созерцать? Нет!

Сорвав платье, не гнушаясь помощью наёмников, Владимир разломал ноги девушки, протиснулся меж них и, отметая сомнения, принялся стаскивать порты.

— Нена-ави-ижу! — выла Рогнеда.

Но он не отвечал. Отчего так тяжко даётся ему кара, отчего насилие не радует и самая желанная награда воина оборачивается стыдом? Он приблизил лицо к волосам девушки и шепнул:

— Станешь моей. А не сумеешь утешить, отдам воинам, ясно? Как блудницу...

Путы распятых ног ослабли, и он впервые коснулся её паха телом. Несколько мгновений она ещё сопротивлялась, но уже не веря в спасение, предстоящее наказание пугало сильней свершённого. И вот как удар, остро, неожиданно он ощутил скольжение курчавых волос по животу, услыхал напряжённое дыхание и стон. Привычный путь к сладострастию открылся, и насилие обрело вкус. Для Владимира это был вкус крови, он не заметил, как прикусил нежную губу Рогнеды, прорываясь в жаркое тело. Тело дочери смертельного врага.

Полоцк разорили.

Упрекнуть наёмников и киевлян в грабежах некому. Коль сам Владимир насиловал Рогнеду, так какой спрос с простого дружинника? До утра город брали на меч, опустошали, пользуясь правом победителя безоглядно.

А Владимир не утешился местью. Свершённое на глазах ратников не радовало, наоборот, появилась трезвость, голос рассудка поворачивал поступок другой стороной, и победитель сознавал, что месть не красит. Позорит его.

Худо и то, что в тереме Рогволда сцепились наёмники и киевляне. Не поделили добычу. Неведомо, кто первым начал свару, важно другое, многих пленников порубали, вымогая золота, хотя Владимир и обещал пощадить. Ещё и между собой ратились. Пролили кровь. А оружие сватов и подарки так и не нашли.

Прилёг отдохнуть в покоях Рогволда, надеясь забыться в пьяном сне, да не получалось.

То старик слуга попался говорливый, не побоялся упрекнуть захватчика. Принёс вина и, ёрничая, спросил:

— Девку пригнать? Ещё есть нетронутые. Как раз для тебя, победитель.

Владимир хотел ударить холопа, да сдержался.

— Рогнеда, балованная сучка, учинила войну, а вам её жаль? Поди прочь. До старости дожил, а умишком не богат.

То в горнице сделалось холодно, слуги не спешили хлопотать о порядке, протопить печь не догадались, либо некому было. И ворочался Владимир на широком ложе, дрожал и злился на себя за нездоровый озноб. Жечь дрова и хозяйничать в чужом тереме не хотелось. Мечтал уснуть и поутру забыть всё страшное, как марево. Да не дали.

Вспомнилось о соколах. Вспомнил саблю Макара. Нужно найти... всё-таки память. Встал. Вышел из опочивальни. На ступенях, когда разгадал, где могут ютиться птицы, его нагнали люди. Претич явился. Заглянул через плечо, а в сумрачной горенке, отведённой под соколиную обитель, нет огня, оконце узко, как бойница, и равнодушно молвил:

— Соколы. Ага.

Потоптался, пока Владимир пытался подступить к птицам, встревоженным вторжением чужих, и спросил:

— Тут человек кланяется. Горбань. Говорит, дело...

Горбань. Владимир вспомнил молчаливого проводника, пособившего войти в город. Что за провинность заставила молчуна служить Претичу, неведомо, но крепостные стены удалось обойти. Горбань, сутулый молчун с недобрым взглядом, проложил путь. Он же вёл первую сотню к терему Рогволда.

На войне измена не новость, но самому впервые открылось предательство. Надо бы отблагодарить пособника, но трудно побороть чувство брезгливости, предателей да палачей всегда презирают. Владимир неохотно кивнул и вышел из низкой комнатушки с жёрдочками для птиц.

Спустился по лестнице. У опочивальни Горбань. Спокоен. Глядит смело, будто привык говорить с князем как с ровней.

— Князь, хочу служить тебе. Прими, а?

Претич молчит да ждёт. А чего ждёт? Или надеется на глупость Владимира, чтоб позднее поставить в вину, или ему безразлична теперь участь предателя? Сманивать чужого слугу, а Горбань служил Претичу, негоже. Отвергнуть человека, который свершил благое дело для дружины, тоже неразумно.

— А Претич? Ты ему должен? Или как? — спросил Владимир, стараясь найти верный ответ.

— Претичу вернул, отслужил сполна. Возьми в дружину. Я не горазд мечом вертеть, зато до чужих загадок охотник. А тайное всегда рядом с властью. Бери, не пожалеешь.

Князь не успел ответить, как новый слуга улыбнулся, впервые показав себя доступным веселью, и признался:

— Я ведь к тебе с делом. Казну княжескую могу указать. Только надень кольчугу... в подполье тесно. Если кто опередил нас, не поглядит, что князь. Золото пьянит не хуже вина.

В подполье, по скрытой лестнице спускались втроём, первым Горбань, за ним Владимир, прикрывал спину Претич, явно удивлённый Горбанем. Подарок князю застал воеводу врасплох, он не успел понять, к добру такое рвение нового слуги или нет. Но уж поздно, сам привёл — значит, отдал и слугу, и добытое золото. Если оно ещё есть. Но, похоже, есть. Лесенка темна да извилиста. А ступени чисты. Заботились о тайном ходе. А найти его без проныры Горбаня никто б не смог. Это верно.

Свеча горела неровно. Сквозняки в тесном лазу, того и гляди, задуют огонь. Камень кладки крепок, отёсан небрежно, да ладно пригнан, раствора, скрепляющего стену, вдоль которой двигались к закутку с казной, не разглядеть. На камнях налёт мокроты, вечная спутница подвалов и колодцев, — влага легла на камни и блестела в слабом свете дрожащей свечи.