Сергей Щепетов - Айдарский острог

Затеряться среди всех этих людей было легко, особенно владея двумя языками. Кирилл так и сделал, по мере надобности выдавая себя за мавчувена, за русского или за метиса-полукровку. В друзья к нему никто не набивался, но и отторжения не было, так что можно было смотреть, слушать и задавать вопросы. В целом обстановка за стенами острога была напряжённая, насыщенная недовольством и зреющим, как нарыв, протестом против русских — а чо они?!

В остроге тоже оказалось не спокойно. Кирилл ходил, слушал и выпивал, если угощали — случалось это теперь часто. Казаки на то и казаки, чтобы быть недовольными службой — это их нормальное состояние. Просто Петруцкий, со своими армейскими замашками, недовольства вызвал чуть больше обычного. Наметилась как бы партия, этакая бесформенная группа особо недовольных — в основном из «старослужащих», — чей устоявшийся жизненный уклад был порушен новой властью. У людей был свой мелкий «бизнес», относительная свобода и выпивка. Всего этого их лишили, дав в замен кучу новых, точнее, старых забытых обязанностей. Впрочем, всё это был как бы фон. Основная народная претензия была к тому, что при Петруцком спиртное стало непомерно дорогим: капитан, безусловно, «наваривается» на людских бедах, не зря же делает жене такие подарки! Яркий тому пример и доказательство, данное в ощущениях: стоило начальству покинуть крепость, как сразу всё появилось, причём по божеским ценам! От всего этого оставшийся в остроге личный состав раскалялся буквально не по дням, а по часам: трезвых становилось всё меньше, а слухов всё больше. Некоторые умники договаривались до того, что запас казённого вина вовсе не таучины отбили, а был он утаён Петруцким. Кое-кто даже видел винные бочки с обольской печатью. А ведь это — наше! То, что нам положено на законных основаниях! Мы за порядок и дисциплину, но наше — отдай! Мы тут кровь за государя проливаем, голодаем и холодаем, а нас радости последней лишают?!

Народ собирался кучками, обсуждал и возмущался — сначала тихо, а потом всё громче и громче. В этот процесс втягивались и нарядники — те же служилые, поставленные охранять порядок и речи подобные пресекать. Правда, в самом начале кое-кого повязали и в казёнку кинули, но в следующий раз при попытке ареста возникла драка, и задержанных отбили приятели. Идти против «мира» никому не хотелось, так что задержанных ранее тоже отпустили — от греха. Установлению порядка это не способствовало — возникла иллюзия безнаказанности. Казаки потребовали отпустить задержанных и по делу о тайной винокурне — за что страдают невинные?! Невинные оказались на свободе и принялись во всеуслышание живописать перенесённые муки. Никто не мыслит жизни без батогов — бить, безусловно, нас надо, но за дело! А тут — выпил человек для сугреву чарку, так с него и шкуру долой?!

Кирилл смотрел на всё это и не переставал удивляться: за каких-то три дня остатки гарнизона самовзвинтились почти до состояния бунта. Причём никаких конкретных целей, никаких задач не было и в помине. Общий лозунг можно было сформулировать примерно так: «Дайте людям жить по-человечески!» Подавленная агрессия, накопленная злоба — этого добра в душах людских к весне набирается много — рвались на волю. По-видимому, барьеры размокли, и в общей злобе на начальство люди стали добрее друг к другу: охотно делились информацией, рассказывали, где наливают и почём. А наливать стали почти на каждом углу — и всё в долг! Дело дошло до того, что Кирилла — человека постороннего — пару раз втягивали прямо на улице в обсуждение вопроса о том, что Петруцкого с ближними по возвращении надо посадить в казёнку, устроить казачий круг, выбрать приказчика, учинить следствие о злодеяниях и обо всём отписать государю. Вроде бы на Лопатке служилые так однажды и сделали. И зажили по-человечески! И ничего им за это не было!! В том смысле, что казнили потом не всех...

Бродя по булькающему, а потом и бурлящему острогу Кирилл периодически натыкался то на Кузьму, то на Мефодия. Они никогда не появлялись вместе, не толкали речей на углах, не качали права и ни к чему не призывали. Ну, разве что тихо напоминали собравшимся, что кругом глаза и уши Петруцкого. Обычно после таких напоминаний народ начинал кого-нибудь бить.

И всё это — на морозе. Острог находился в низине, ветра тут не было, но температура держалась низкая. По прикидкам Кирилла, получалось около минус тридцати по Цельсию. Он и сам, будучи трезвым, пару раз чуть не поморозился во время своих блужданий, а уж каково приходилось на улице пьяным... Или тем, кто стоял в таком виде на посту... Впрочем, в связи с морозом постовым на стенах разрешили жечь костры. Не на настиле, конечно, а на земле рядом — подальше от пушек и строений. Наверное, имелось в виду, что служилые будут периодически бегать к огню отогревать носы и пальцы. Что уж там они отогревали, осталось неясным, но был нарушен запрет на открытый огонь внутри острожных стен. Уже через день костры пылали здесь и там, вокруг толпился поддатый возбуждённый народ. В одном месте попытались растащить чью-то поленницу, возникла драка. На первый раз всё обошлось несколькими выбитыми зубами, но, как говорится, лиха беда начало.

Между делом Кирилл отметил, что у людей появился интерес к ворвани — или как этот продукт называется? В общем, к топлёному жиру морского зверя. Раньше его использовали для освещения, а теперь стали растаскивать мёрзлые комки почём зря — кидали в костры, чтоб не возиться с растопкой, чтобы жечь любое сырьё.

Кирилл ни в чём не участвовал, ни на что не влиял — просто смотрел. А ночевать он приходил в свой лагерь за стенами, где не было ничего, кроме бесформенного сооружения из шестов и старых шкур. В глубине этой конструкции было изолированное от внешнего мира пространство объёмом 3-4 кубометра. Там быстро становилось тепло от крохотного светильника и дыхания двух людей — сурового воина Киря и девочки Инью. Кирилл не боялся оставлять её одну: имущество даже для русских ценности не представляло, а мавчувены не могли обидеть девочку с таким лицом — оно вызывало у них «мистический» страх.

В тот вечер ничего особенного не происходило. Может быть, чуть отчаяннее шли дебаты на «майдане», может, чуть пьянее обычного была публика.

В морозном воздухе витала агрессия — вот-вот готова была вспыхнуть драка. Кирилл отметил, что обозначилось некое противостояние: десяток-полтора служилых, хранящих верность администрации, и все остальные, включая местных промышленников. Первые представляли собой некое подобие дворни, были активно задействованы в охране казённого имущества и исполняли полицейские функции. Они успели сильно насолить всем остальным, так что теперь им приходилось держаться кучкой в ожидании возвращения начальства. Эти ребята, прозванные «петруцниками», держали оборону казённой избы и амбаров. На открытый штурм или погром толпа не решалась — за спинами охраны незримо витал призрак капитана: вот приедет барин, барин нас рассудит! Другими словами: Петруцкий вернётся, всех перепорет, жалованья лишит и начальству отпишет!