Сергей Щепетов - Айдарский острог

По обгоревшим брёвнам вратной башни Кирилл взобрался на пристенный помост. Прошёл до сруба угловой башни. Здесь трое служилых, кряхтя и матюгаясь, возились с пушкой — то ли она заклинилась не в той позе, то ли просто примёрзла к настилу вместе с лафетом. Чуть в стороне шипела и плевалась искрами жаровня — подобие широкого железного ведра с ручкой, в которую продевалась палка для переноски. На новоприбывшего пушкари внимания не обратили, и Кирилл полез вверх — по брёвнам частокола на угол сруба под самую крышу. Это дало всего лишь пару метров дополнительной высоты, однако оказалось достаточным, чтобы обозреть окрестность.

Ветра по-прежнему не было, но воздух начал медленно двигаться — сверху вниз по долине Айдара. Дым от пожаров сносило в сторону, и было ясно, что горит или собирается гореть добрая половина острога — вся западная часть. На улицах бардак и свалка — пожары никто не тушит, они разрастаются. В районе, примыкающем к восточной части стены, горят только два или три дома — тут всё, как говорится, ещё впереди. Мысли учёного текли медленно и сразу застывали в формулах, не терпящих возражений: «Остаться без крыши над головой при таком морозе — верная смерть. Но острог выживет, если хоть часть строений уцелеет — вот здесь, вдоль забора. Значит, они не уцелеют!»

Что-то, однако, ворохнулось в душе Кирилла — что-то похожее на осознание греха, нарушения вековечного табу: «Жизнь и жильё, маленький комочек тёплого защищённого пространства — он ведь и у меня когда-то был?! Или не был? Наверное, в сознании каждого есть место, есть вакансия для „убежища“, как есть место для любви и для Бога. Однако потребность в чём-то ещё не означает, что оно существует реально. Моё Убежище, моя Любовь, моя Женщина променяла всё на поношенный офицерский мундир. У меня теперь НИЧЕГО нет. А вдруг никогда и не было?! — это самое ужасное. Что же я защищал там — в детстве — когда, укрывшись одеялом, от кого-то отстреливался? Господи, какие глупости!»

Кирилл привстал, вытянулся на скользких брёвнах, рискуя свалиться с пятиметровой высоты. Теперь он вглядывался в другую сторону — в заснеженные просторы леса и тундры. От белизны и мороза глаза заслезились, пришлось как следует проморгаться. И бывший учёный увидел то, что готов был увидеть, — длинную тонкую змейку, извивающуюся вдали. А потом поверх пейзажа возникло бурое жидкобородое лицо Чаяка.

— Друг, — прошептал Кирилл. — Нас с тобой только двое в этом мире. Демон Ньхутьяга не третий — он и есть мы. Здесь никто не уцелеет!

Учёный почти физически ощутил чужое (но не враждебное!) присутствие внутри себя — этакий округлый, плотный, уютно-тёплый комок сладострастной ярости. Он ощутил это и спрыгнул на настил — по-кошачьи мягко.

— Банник давай! — заорал ему в лицо служилый. — Чо стоишь, дурак?!

— Щас, — кивнул Кирилл, распуская ремешок на рукаве. Рукоять ножа привычно легла в ладонь. — Щас дам. На!

Хриплый булькающий стон был ему ответом.

Отогнув пальцы в меховом сапоге, Кирилл врезал ногой по корпусу второму пушкарю — как был согнувшись, казак повалился на бок.

— Ты што, с-сука... — зарычал было третий.

Узкое, бритвенной остроты лезвие легко прошло сквозь несколько слоёв шкур. Сбитый с ног пушкарь подняться не успел — Кирилл полоснул его ножом по лицу и спихнул с настила. А потом пнул ногой бочонок с порохом. Жаровня была рядом. Кругом валялись использованные и новые факелы — бери и поджигай!

Учёный собрал их в пучок — сколько смог удержать — и поджёг все сразу. А потом, широко размахнувшись, швырнул их сверху на груду дров, сваленную возле крайней избы. Пара штук долетела до цели, и шипящий огонь пополз в разные стороны. Одновременно с этим ударил колокол, здесь и там послышались крики: «Таучины!!»

Приближение врага было замечено. Оно лишь усилило толкотню и сумятицу. Однако на многих сигнал тревоги подействовал отрезвляюще: наметилось движение служилых и просто любопытных к стенам — на настил. А Кирилл выплеснул горящее сало на стену башни. И побежал прочь...

Народу на стене становилось всё больше. Учёный не выделялся одеждой и к тому же с виду был безоружен. Кругом кипели страсти, а Кирилл был внутренне спокоен — он знал, чего хочет и как этого добиться: «Всё, что может гореть, пусть горит, всё, что взрывается, должно быть взорвано, а каждый, на пути вставший, пусть умрёт — только и всего...»

Он действовал быстро, бесстрашно и нагло — на виду у всех. И эта наглость вызывала у свидетелей просто оторопь. Люди не успевали осознать, что враг не за стенами, а рядом — среди них. Кто-то запоздало опомнился и принялся орать: «Держи его! Держи урода!» Кирилл отделился от преследователя, отгородился чужими спинами и тоже заорал: «Держи длинного! Бей поджигателя!»

Он не должен был остаться в живых — просто по статистике. И тем не менее остался. Наверное, потому, что не берёгся. В конце концов его, мелькающего в толпе, всё-таки опознали как врага и взяли в клещи. Кирилл не испытал страха, он просто понял, что ничего больше сделать не сможет. Тогда он ударил кого-то по лицу, освобождая дорогу, и прыгнул через зубья частокола наружу.

Место оказалось не лучшим для таких трюков — слишком высоко. Однако учёному опять повезло. Внизу был прилизанный к брёвнам, утрамбованный ветром сугроб. Кирилл не успел сгруппироваться, упал как-то боком и в круговерти снега и боли куда-то покатился. Если по нему и стреляли, то выстрелов он не слышал.

Потом он очнулся и выбрался на поверхность. Сзади был частокол острога, а впереди на снегу темнели упряжки таучинов — они стояли на месте. Вероятно, воины рассматривали горящий острог и пытались понять, что же это значит. Кирилл вытряс снег из-под верхней одежды, вернул на место капюшон и побрёл к ним. Ноги проваливались в наст по колено, в груди и животе всё болело. Очень хотелось помочиться, но замёрзшие пальцы не гнулись, и развязать ремни на одежде не было никакой возможности.

Таучины так и не приблизились к стенам. Наверное, для защитников это было худшее, что враги могли сделать. В ожидании штурма было упущено время, когда можно было хоть как-то локализовать пожары. Контроль над ситуацией оказался безнадёжно утрачен — острог горел.

Айдарский острог горел всю ночь — дома, склады, лабазы, церковь, крепостная стена. Спасаясь от огня, многие пытались покинуть крепость. Но за пределами стен в прозрачном зимнем лесу спрятаться было негде, а таучины были всюду. Их оказалось даже больше, чем нужно, чтоб контролировать периметр, чтоб никто не ушёл — в дело шли стрелы и копья.

На другой день воины Ньхутьяга начали «зачистку» бывшей крепости. Они не боялись русской «скверны» и бродили по пепелищу, убивая тех, кого ещё не прикончил мороз или огонь. К середине дня им нечего стало делать, и они ушли — кроме собак, ни одной живой души здесь не осталось. Зато начали слетаться вороны — в огромном количестве.