Борис Сопельняк - Три покушения на Ленина [litres]

– Так ведь как их заставишь? Народ-то все рабочий, едва бредет после смены.

– А буржуазия на что! Надо послать по домам людей из Моссовета, пусть пройдутся по квартирам и выгонят на улицы бывших фабрикантов, купцов, офицеров и прочих лиц непролетарского происхождения. Пусть помашут лопатами, физический труд им не повредит.

– Отличная идея, – оживился Бонч-Бруевич. – Тем более, что улицы они будут чистить не для какого-то дяди, а для самих себя: в их ботиночках и штиблетиках гулять по расчищенному тротуару куда сподручнее. А что Надежда Константиновна, – поменял он тему, – вы с ней говорили?

– Говорил. Пока что Надя не говорит ни «да», ни «нет». Но, судя по тому, что подробно расспрашивала и о парке, и о школе, думаю, она склонна согласиться. Договорились так: окончательный ответ я получу завтра утром.

На том и расстались. Ленин занялся текущими делами, а Бонч-Бруевич побежал звонить в Моссовет, чтобы мобилизовать на уборку снега нетрудовое население города.

Чуть свет Бонч-Бруевич явился в кабинет Ленина с очередным докладом о положении на фронтах. Выслушав доклад и передвинув флажки на карте, Ильич улыбнулся, характерным жестом заложил большие пальцы рук за прорези жилетки, что свидетельствовало о хорошем настроении, заговорщически подмигнул и нарочито громко прошептал:

– Наше дело правое. Мы победили. – И, выдержав паузу, добавил: – Надя согласна. Она уже укладывается.

– Ура! – так же шепотом воскликнул Владимир Дмитриевич. – Пойду заказывать машину.

– Успеется… На дворе еще темновато. При дневном-то свете ехать лучше, да? И все же я беспокоюсь, – вздохнул он. – Пойдет ли ей этот отдых на пользу? Уж очень она плоха. По ночам еле дышит, да и говорит с большим трудом. Поправится ли? И вот ведь характер: чуть жива, а бумаг с собой берет полный чемодан, буду, говорит, работать без отрыва от отдыха.

В тот же день Бонч-Бруевич отвез Надежду Константиновну в Сокольники. По дороге он с удовлетворением поглядывал на бывших господ, которые, неумело тюкая ломами и с трудом поднимая лопаты, разгребали огромные сугробы.

– Так они будут работать до самого лета, пока снег не растает сам собой, – подумал он. – Нет, буржуи нас не спасут, надо придумать что-то другое: скажем, какой-то выходной объявить днем чистой Москвы и попросить выйти с лопатами все население города. В конце-то концов, ходить по этим улицам не заморскому дяде, а им самим. Надо будет посоветоваться с Ильичом, – подвел он итог своим размышлениям и попросил шофера прибавить газу.

Прошел день, другой, минула неделя… Надежда Константиновна пошла на поправку, и Владимир Ильич заметно повеселел. Он чуть ли не каждый день ездил в Сокольники, при этом соблюдая вошедшие в привычку правила конспирации. Если он отправлялся в лесную школу, то знал об этом только Бонч-Бруевич. А если кому-то из членов правительства позарез нужно было посоветоваться с Ильичом, Бонч-Бруевич говорил, что он уехал не в Сокольники, а в Хамовники или в район Рогожской заставы и часа через два вернется.

Так продолжалось довольно долго… И вот однажды, в конце декабря, Ленин вызвал Бонч-Бруевича, попросил поплотнее закрыть дверь и, пристально глядя в глаза, спросил заговорщическим шепотом:

– Вы сможете выполнить сверхсекретное и архиважное задание?

– Я постараюсь, – понизив голос, ответил Бонч-Бруевич.

– Если вы за него возьметесь, то напрячься придется очень серьезно.

– Раз надо, значит, напрягусь.

– Вы сможете достать то, чего нигде нет?

– Как это? – не понял Бонч-Бруевич. – Как можно достать то, чего нигде нет?

– То-то и оно! – лукаво прищурясь, но строгим голосом продолжал Ленин. – И это еще не все. О том, что вы будете это нечто искать, не должна знать ни одна живая душа.

– Сдаюсь, – умоляюще поднял руки Бонч-Бруевич. – У нас сейчас много чего нет, но если то, что вы имеете в виду, искать под большим секретом, то как же его найдешь?!

– Ага, сдаетесь! – захохотал Ленин. – А еще управделами Совнаркома! Я-то думал, что для вас нет ничего невозможного, а вы спасовали. Ладно, батенька, не буду вас больше мучить. Речь идет о детском празднике, который я хочу устроить в лесной школе. Елка там есть, но нет ни игрушек, ни хлопушек, ни гирлянд, ни конфетти. Я уж не говорю о подарках! Так вот надо раздобыть костюмы для Снегурочки и Деда Мороза, а также хлопушки, игрушки, гирлянды, маски, и, конечно же, побольше конфет, пряников, печенья и других сладких вкусностей. Сможете?

– Да-а-а, это действительно то, чего нигде нет, – задумчиво поскреб бороду Бонч-Бруевич. – Бронепоезд или десяток пулеметов – это я достать могу, но игрушки и хлопушки… Что ж, придется напрягаться, и, как вы правильно заметили, очень серьезно.

– Судя по всему, расходы предстоят немалые, а так как это наша частная инициатива, то давайте рассматривать это как складчину. Вот вам моя доля, – протянул Ленин несколько банкнот. – А что касается секретности операции, то прошу отнестись к этому с полной серьезностью: никто не должен знать, куда вы будете отправлять все эти игрушки, пряники и хлопушки.

– Понимаю, – кивнул Бонч-Бруевич. – Взять след я никому не позволю, и никто не будет знать, где этот праздник встречаете вы.

– Вот и прекрасно. О дате и времени выезда я сообщу дополнительно.

– Я пошел, – двинулся к выходу Бонч-Бруевич, потом вдруг остановился, покрутил головой, досадливо поскреб бороду и, держась за ручку двери, обернулся к Ленину. – Вы меня извините, но самого главного я так и не понял: какой праздник мы будем отмечать. Если Новый год, то опоздали – мы же в феврале этого года перешли на григорианский календарь. Если Рождество – то в самый раз, но мы неоднократно заявляли, что являемся воинствующими атеистами, и отмечать поповский праздник большевикам вроде бы не с руки.

– Вы правы, с Новым годом мы опоздали – на дворе уже 1919-й, – успокаивающе приобнял своего давнего друга Ленин. – Если вы помните свое беззаботное детство, то вся православная Русь вначале отмечала Рождество, которое плавно переходило во встречу Нового года. И это было логично: сначала Иисус родился, а потом, много лет спустя, летоисчисление стали вести от Рождества Христова. Россия этому отчаянно сопротивлялась, и лишь при Петре I, на рубеже ХVIII века, Новый год стали встречать не 1 сентября, а 1 января. С переходом на григорианский календарь эта традиция разрушилась и сложилась противоестественная ситуация: сначала наступает Новый год, а потом рождается Христос. Из-за этой путаницы Новый год мы еще не научились встречать, а Рождество – разучились. Но дети-то тут при чем? Им-то какое дело до этой неразберихи с календарями? Вот я и подумал: раз встречу Нового года мы проворонили, надо устроить им елку неделей позже. А то, что это будет в канун Рождества, то это случайное совпадение. Вы понимаете: сов-па-де-ни-е, – произнес он по слогам. – И пусть ваша атеистическая совесть спит спокойно, – улыбнулся он и подтолкнул Бонч-Бруевича к двери.