Николай Попов - Десант Тайсё

Ожидание длилось ещё целую трубку. Наконец матросы расступились до приоткрытой двери. Ещё дольше пришлось ждать, когда на ковровой лестнице появится Кикучи. На сей раз — в смокинге, в белой сорочке, свободно повязанной чёрным галстуком. Однако он по-прежнему не счёл нужным снизойти совсем или пригласить к себе, а упоённо попыхивал сигаретой, будто вышел в сумрачный холл покурить. Таким был ритуал унижения. Насладившись им, Кикучи нормально по-русски сказал:

— Больше вам, товарищ Суханов, не надо беспокоиться о наших подданных. Теперь мы сами будем охранять их жизнь.

— Спасибо, господин Кикучи, избавили от лишней мороки. Но скажите, пожалуйста, как бы вы себя чувствовали, если бы в Токио высадился русский десант?

— У вас для этого нет причины.

— Имелась. Да ещё какая... Вспомните девяносто первый год, когда у вас гостил Николай II, тогда, правда, ещё цесаревич. Помните, как его в Оцу действительно среди бела дня хватил мечом по голове самурай Теуда Сацо? Чуть не убил будущего императора. Это было?

Кикучи то ли кивнул, то ли неопределённо повёл головой.

— Разве это не достаточно уважительная причина в отместку покарать Японию? Вполне. И момент был подходящий: мы — сильны, а вы — слабы. Однако великодушная Россия сочла столь прискорбный факт печальным недоразумением и не приняла карающих мер. Почему же вы, такие благородные, поступили так неблагодарно? Тем более, что сие абсолютно противоречит великой справедливости, провозглашённой императором Иосихито. Думаю, это едва ли украсит вашу историю, которой уже три тысячи лет.

— Наша благодарность заключается в том, что мы не намерены вмешиваться в ваши внутренние дела. Мы будем лишь охранять жизнь и имущество своих подданных, так как все действия Японии основаны исключительно на гуманности и стремлении к миру.

— Насколько я знаю, ваших подданных в городе гораздо больше десанта. Следовательно, придётся его увеличивать, а?

— Разве сейчас это трудно?..

— Хм, действительно... Как вы намерены осуществлять охрану?

— Патрули будут ходить по городу день и ночь.

— Месяц, год?

— Разве потом опасность для мира исчезнет?

— Значит, пока во Владивостоке будут жить японцы, патрули просто необходимы?

— Вы правильно рассуждаете. Приятно слышать умного человека.

— Это очень дорогое удовольствие для такой бедной страны. Значительно дешевле отправить своих подданных домой. Тем более, что они вернутся наверняка с радостью. Кому охота жить в чужом краю под постоянной угрозой смерти? Вы лично тоже выиграете, ибо навсегда исчезнет предлог нарушать международные законы, попирая неприкосновенность чужой территории. Правильно?

— Мы ваше предложение изучим внимательно.

— Так, пожалуйста, сообщите эту идею правительству. А мне взаимно будьте любезны сказать, когда же всё-таки десант вернётся на «Ивами»?

— Мы об этом крепко-крепко подумаем... Я надеюсь. Японское Императорское правительство учтёт вашу очень ценную идею и постарается поскорей осуществить её. Тогда десант сразу же вернётся на «Ивами».

Скверной была информация, чётко выражающая суть японской политики «даири» — расширения жизненного пространства. Лишь вежливый Кикучи мало походил на себя. Вполне вероятно, — от радости, что удалась авантюра. Причём — без единого выстрела. Возможно, и от великодушного стремления поглумиться над павшей жертвой. Трудно понять самурайскую душу. Но Косте почему-то всё убедительней казалось: на лестнице стоял не консул. То-то при всём благодушии не пожелал спуститься пониже, опасаясь разоблачения. Хотя где доказательства, что вчера хамил именно Кикучи? Разве знал его лично? Нет. Следовательно, была возможной очередная мистификация. Точно. Какая чрезвычайная нужда могла заставить самого консула встречаться с ним?.. Послал вместо себя любых чиновников — пусть потешатся над красным губернатором и почувствуют своё превосходство над «эта». Ведь японцы должны стоять выше всех даже на обычной лестнице!

Ещё поскрежетать зубами от самурайского иезуитства не дали сами японцы, уже начавшие следующий этап расширения жизненного пространства. По улицам двинулись пятёрки патрулей, под охраной которых проворные резиденты лепили на домах и заборах объявления адмирала Като. Народ вокруг них улюлюкал, свистел, ревел, тормозя движение, и тут же разрывал в клочья белые заплаты. Впустую пропадала усердная работа мокрых резидентов, оплёванных женщинами и мальчишками. Патрули тоже изрядно страдали — на их глаза и лица лучше было не смотреть. Это грозило ответными карами. Ведь японцы нетерпимы к любым оскорблениям. Тем более невыносимым, что русские люди, в ярости уничтожая листовки, даже не хотели узнать о сугубо мирных намерениях адмирала Като.

Но это было только начало. Весь колониальный опыт интервентов, привыкших всюду к рабскому смирению, здесь оказался напрасным. Революция и рождённая ею советская власть воскресили самосознание народа, укрепили его гордость. Всего несколько мучительных часов понадобилось людям, чтобы стряхнуть оцепенение растерянности. Грузчики Эгершельда немедленно прекратили разгрузку японских и английских судов. Улицы превратились в сплошные митинги, манифестации, которые двигались от консульства к консульству и Адмиральской пристани с единодушным требованием:

— Вон из города!

— Вон из бухты!

— Нечего поганить наши чистые воды!

— Они неприкосновенны!

Этот стихийный протест народа, возмущённого вероломством интервентов, был таким же стремительным, как верховой пожар в тайге. Большевики едва успели проявить организаторские способности, предложив манифестантам подписать протест. Перевязанные пачки доставляли в Исполком и до самого потолка загромоздили всё свободное место. На консульства обрушилась лавина телеграмм со всего Приморья, Дальнего Востока, Сахалина, Камчатки. Потом Костя торжественно предъявил невозмутимому Ленлопу несколько грузовиков, навьюченных, будто сеном, пачками протестов.

В такой раскалённой обстановке всем, конечно, было не до смеха. Но всё завершилось именно взрывом хохота, какого ещё не знала история. А потешил народ городской голова Агарев, тоже возмущённый неслыханным попранием союзниками российских и международных законов, чем вызвало небывалый доселе гнев народа, который чудом удержался от невообразимых последствий. Прежде почти незаметная меньшевистская «Рабочая газета» с этим протестом немедленно стала легендарной. Подобный пируэт огорчил, пожалуй, лишь Кинга, который убивался:

— Как же так можно? Ещё вчера, э-э, заклинающе звать на помощь союзников, чтобы навести в городе порядок, а уже сегодня проклинать их за это! Как такое возможно для нормального человека? Не понимаю...