Олег Суворов - Закат империи

Поэтому он быстро провёл её через внутренние покои, не давая возможности остановиться и оглядеться, в кубикул. Здесь царила волнующая полутьма — темно-бордовые занавесы были плотно задвинуты, горел единственный масляный светильник, стоявший на столике перед широким ложем, от белоснежных покрывал которого исходил аромат жасмина. В комнате было тепло от бронзовой жаровни, таинственно светившейся раскалёнными углями, и тихо — даже снаружи не доносилось ни малейшего звука, словно во всём доме, кроме них, никого не было.

Амалаберга вскинула голову, мгновенно осмотрела спальню, и, так ничего и не сказав, испуганно перевела взгляд на Корнелия. Ему даже показалось, что она начала дрожать. «Вот так оно всегда и бывает, — вдруг подумалось ему. — Вся эта наигранная надменность мгновенно сменяется робким испугом и трепетом, как только дело доходит до неизбежного момента в жизни любой, пусть даже самой гордой девушки». В своих отношениях с женщинами он уже давно достиг той стадии цинизма, когда любовная опытность или, напротив, целомудренность и девственность очередной возлюбленной интересовали его лишь постольку, поскольку могли помочь или затруднить в удовлетворении его желаний. А то, что Амалаберга была девственна, он понял почти сразу, как только начал её раздевать и наткнулся на слабое и робкое сопротивление, вызванное, как он это прекрасно сознавал, стеснительностью и страхом.

Однако Корнелий был так нежен, настойчив и твёрд, так горячо целовал каждый обнажаемый участок её тела, шепча при этом самые интимные и страстные признания, что вскоре они оба, обнажённые, оказались на ложе. Теперь уже и он сам, начиная терять голову от её статного прекрасного тела, забыл о своей роли умелого соблазнителя, полностью отдавшись упоительной игре любовных ласк. Но когда настал самый решительный момент и Корнелий, осторожно приподняв и разведя её ноги, с нежной силой вошёл в Амалабергу и она начала стонать, тогда, глядя сверху вниз на её покорное лицо со страдальчески закушенной нижней губой, он вдруг вспомнил полёт стрелы и Максимиана, истекающего кровью у него на руках, резкий приказ и огромных псов, с бешеным лаем мчащихся на него. Прежняя нежность внезапно сменилась яростной жаждой мести. Он напрягся, стиснул зубы и стал терзать её могучими и резкими ударами, каждый из которых порочно сотрясал её полные груди и вызывал у Амалаберги то полувскрик, то полустон. А Корнелий, всё более возбуждаемый этими стонами и сотрясениями, ускорял и ускорял темп до тех пор, пока не почувствовал накатывающееся приближение оргазма. Вырвав у Амалаберги последний, самый громкий вскрик, он резко вышел из неё и тут же сделал то, что всегда делал тогда, когда стремился до конца насладиться победой над женщиной, подвергнув её дополнительному унижению.

Резко приподнявшись, он сел на неё верхом и принялся заливать её груди горячим семенем, причём делал это с нарочитой небрежностью, так что отдельные брызги попадали на лицо Амалаберги, которая, слегка приоткрыв глаза, с испуганным недоумением следила за его действиями, не смея пошевелиться или запротестовать. Наконец он окончательно успокоился и даже наградил её снисходительным поцелуем, после чего лёг рядом и шумно вздохнул. Наступило молчание. Через несколько минут Корнелий искоса взглянул на Амалабергу и подумал, что теперь, одержав нелёгкую победу, можно проявить снисходительность.

Поднявшись с ложа, он взял со стола стеклянный кувшин, сделанный в виде фазана, гордо изгибавшего голову-горлышко, и разлил вино в две золотые чаши. Потом он снова приблизился к Амалаберге, одну из чаш протянул ей, а из второй принялся омывать её груди, при этом лукаво улыбаясь.

— У тебя совершенно изумительные груди, драгоценная моя, — сказал он. — И я хочу приказать своему скульптору сделать по форме одной из них чашу, чтобы всегда иметь её перед глазами и вспоминать о тебе.

— Кроме тебя, их ещё не видел ни один мужчина, — слегка охрипшим голосом произнесла Амалаберга, приподнимаясь на ложе и делая быстрый глоток.

— В самом деле? — деланно удивился Корнелий. — Такое сокровище, и, кроме меня, ещё никто не видел? — Он наклонился и нежно провёл кончиком языка по влажному от пролитого вина упругому соску левой груди. — Тогда я могу только гордиться, что ты удостоила меня этой чести.

Амалаберга бросила на него быстрый взгляд, словно пытаясь понять, насколько искренне он это говорит. Корнелий постарался избавить свой взор от излишней лукавости и снова вздохнул.

— Жаль только, что я недолго буду наслаждаться этим блаженством!

— Почему ты так говоришь? — быстро спросила Амалаберга.

— Потому что ты должна будешь выйти замуж за моего лучшего друга.

— Этого не будет!

— Да? — Корнелий пристально взглянул на неё. — А как же воля короля?

— Мой отец уговорит его изменить своё решение. — Амалаберга произнесла это недостаточно твёрдо, что не ускользнуло от внимания Корнелия. «Уж не собирается ли она вместо Максимиана взять в мужья меня? — подумал он. — Честно признаться, я ещё не готов к семейной жизни, да к тому же стать зятем Тригвиллы... Брр!»

— Хорошо, если так, — задумчиво заметил он вслух. — И всё же, почему ты предпочла меня моему другу? Ведь он гораздо красивее, кроме того, поэт...

— Потому что ты — воин! — прозвучал ответ, и Амалаберга неожиданно придвинулась к Корнелию и стала покрывать его мускулистую грудь быстрыми застенчивыми поцелуями. Он вздохнул, отставил в сторону чашу и ласково погладил её по голове. Она перехватила его левую руку, на которой алели глубокие следы, оставленные собачьими зубами, и стала нежно, словно извиняясь, целовать их своими тёплыми губами...

Спустя три часа они расстались и порознь возвратились в Верону. Корнелий направился домой, но, проезжая через центральную площадь, обрамленную с трёх сторон невысокой крытой колоннадой, заметил возле фонтана знакомую фигуру.

— Максимиан! — окликнул он приятеля и направил свою лошадь к нему. Поэт вздрогнул и очнулся от задумчивости.

— Хорошо, что я тебя встретил, — сказал Максимиан своему приятелю, когда тот спрыгнул на землю. — Прикажи своему рабу отвести коня домой, и давай пройдёмся. Мне надо о многом с тобой посоветоваться.

— Да и мне есть о чём тебе рассказать, — согласился Виринал, передал поводья следовавшему за ним рабу и пошёл рядом с другом.

Они вступили под своды колоннады и стали прогуливаться взад и вперёд, не обращая внимания на шумную, пёструю городскую толпу. Вот через неё медленно проследовал богатый паланкин с плотно задёрнутыми занавесами, впереди которого шёл огромного роста слуга в красном плаще, криками, а то и кулаками разгонявший прохожих. Вот уличный торговец пирожками вступил в шумную перепалку с пьяным цирковым наездником, чья туника носила на себе явные следы извергнутого назад вина. Вот прошёл бородатый готский стражник, ведя под руку толстую накрашенную шлюху. В окружении уличных мальчишек медленно двигался флейтист, наигрывая на ходу какую-то унылую мелодию. С большим свитком под мышкой торопливо проследовал писец королевской канцелярии, едва не столкнувшись с крестьянкой, нёсшей большую корзину яиц.