Александр Кутыков - Берега светлых людей

Карл почувствовал щекотание на ступнях и лодыжках — то солдатики с муравейками выискивали на нём чего-то для себя. Он не шелохнулся — пусть ползают, безобидные... Снова отыскал пархатую букашку — она переступала через шустрых воздыхателей своими длинными ножками. Сеанс солнечных ванн на этом дереве для неё закончился, и она улетела — где-то ведь отыщется соседство и более миролюбивое...

К Северу прибыли посланники расположившегося неподалёку римского форпоста. Сразу после высадки на берег предусмотрительный стратег отослал туда своих нарочных для переговоров. Им предстояло сообщить безмятежной заставе условия восставших легионов, кои готовы были в случае неподчинения атаковать обречённый гарнизон. Но кто бы осмелился выказать спесь железному Северу — будь последний даже с жалким манипулом?..

Местный потучневший от бездействия легат сам отправился к стратегу. При личной встрече полностью одобрил заманчивое начинание, предложил себя и весь свой легион к услугам Севера, но последний, руководствуясь государственным разумением, приказал ему оставаться на месте и продолжать несение службы. Полководец потребовал лишь форменные доспехи, когорту умелых копейщиков и всех лошадей, что были под рукой.

Уже вечером пригнали коней и представили копейщиков, а амуниции лишней не имелось — едва дюжину комплектов наскребли, кои тут же получили командиры варварских отрядов.

На рассвете большое войско двинулось в путь. Север, соскучившийся по твёрдой почве под ногами, во главе небольшого отряда пошёл берегом. Карл, Бореас и Лана в хорошем настроении держались позади будущего цезаря. Пыльный марш звенящей броней конницы напоминал триумфальную кавалькаду, которая пока более топталась, ожидая вожака, пожелавшего размяться...

На всём пути следования встречались схожие с предыдущей заставы. Меньшим числом — безразличные, большим — поддержавшие Севера, они не чинили никаких препятствий, и воинство с каждым переходом пополнялось людьми, лошадьми, припасами, добротной стальной экипировкой. Там, где Саву пересекала консульская дорога из Норика, у Севера в подчинении уже находилась огромная армия из кадровых вояк и добровольцев — варцианов, колапианов, истров и лесных варваров страны за Бореем. Командарм, окрылённый мощью её и гладким характером прямо-таки галопирующего предприятия, отослал гонцов в Рим. На досуге подумывал о царствовании и об ответственности перед людьми и всей империей.

Дорога проворной змейкой вилась среди живописных гор и холмов. Райский климат здешних мест благоприятствовал продвижению. Полки и легионы, одержимые идеей, посулами и простым любопытством, упрямо приближались к городу-мечте, к Олимпу цивилизации. Альпы — белые горы — расступались по краям, отодвигались на одну сторону, туманились-таяли за спиной. Впереди гостеприимно расстилалась тёмно-зелёная, с бурыми пятнами римских городков и вилл равнина.

Север трясся на колеснице, скакал в седле, отставал, разглядывая упорные лики своих воинов. При краткосрочных остановках выезжал далеко вперёд, потом возвращался, проверяя, не отстала ли армия. С ней ещё предстояло пройти не одну боевую тропу...

Карл с подругами всегда был неподалёку от Севера. Тоже оглядывался — как там соплеменники? С ними дорог исхожено столько, что и не счесть...

Чего желают люди в этом грубом мире? Родиться, жить и умереть?.. Но первый и последний шаг любого человека мало зависят от него самого. Нет, устремления отдельной личности вольны только в том переходе, что дарит простор жизни с красками её и деяниями, — пусть даже во многом вынужденными. Правда, переход тот день ото дня сближает начало и кончину... Да ведь люди забывают о начале, а конец им неизвестен всегда. Лишь поприще под ногами реализует натуру людскую — до последнего шажка, до последней капли, до последней мысли...

Ещё прошлой осенью, будучи в Лавриаке на Истре, Север послал за супругой. Она с детьми покинула Рим... Ах, если бы Север, несмотря на огромное число преданных людей вокруг него, не был так одинок на пути своём — вместе с близкими бы запомнился миг восхождения и прославления на агоре, как семейный триумф.

Рим — великий, мудрый, всеобъемлющий — начинал растворяться в хитрости, роскоши и слабости жалких душ, помещённых в красивые загорелые тела. Империя создавалась многими народами — их лучшими людьми. Культура и разум лидеров собирались в Лациуме и творили наилучшее, что могло когда-либо в таком количестве и качестве произвести человечество... Некогда пространные территориальные завоевания сменила политика приобщения варваров к имперской государственности. Умы, притёкшие с Востока, породили великие идеи и хитроумные комбинации; сечи, пленения, смелые переходы войск в суровых землях сменились уговорами, посулами, подкупом, взятием заложников...

Да, был период, когда отвагу легионов и флотилий поддерживала изумительная по изворотливости дипломатия. И никто не задумался тогда, что с пьянящей пыльцой Востока в западный плод прокрался червь. Каждый неуловимым позывом становился вдруг на своём месте высокомерным и заискивающим одновременно, и путь движения в духовном пространстве вёл только вниз...

На выстроенной лесенке, что стояла одиноко среди других, давно порушенных, самым ограниченным и сложным оказался манёвр духовного возвышения. Так легко уподобиться похотливому, злобно мычащему над своими кормушками стаду! Как бы ни блистали выдающиеся римские моралисты, нравственность широких слоёв общества ощутимо падала. И никто не возмущался более тем, что слишком много становилось дипломатической изворотливости и торгов, слишком многого желалось, слишком мало оставалось устойчивости перед искушением...

Взбудораженный варварский север — благодаря посягательствам с юга — родил идею: кто там стремится властвовать надо мной, кто не раз пользовался моим вялым умом?.. И поползновение к Риму — сначала робкое — зародило у варваров смутное суждение о своей силе и состоятельности. А в великолепных умах Рима, наоборот, укрепилось сомнение в собственной мощности. Волевой и незатейливый натиск грубого варварства на поверку нечем и некому было остановить. Базары, наложницы, беспредметная игра ума не рождают героев. Толпа гордецов не в состоянии противостоять мужеству. Она лишь может обзывать красивых людей варварами...

Но пока империя только отцветала, забывая постепенно великое прошлое...

Рождённый хитрой женщиной и состоятельным отцом, легкомысленный, отравленный роскошью император Коммод царствовал, бесился, прозябал в одолевавших его фантазиями капризах. Бедняга Коммод никак не мог понять, куда подевалась великость душ, присущая славным императорам прошлого, о каких премного наслышан был он, ведь получалось у них побеждать с тем ещё народом...